Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2015. № 3. С. 100—106.

ПЕРЕОСМЫСЛИВАЯ ИСТОРИЮ ПЕРЕСТРОЙКИ. (Сводный реферат)

1. КИРШБАУМ С. Предисловие.

KIRSCHBAUM S. J. Preface // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 184—185.

2. ХОЛМС Л. Перестройка: переоценка.

HOLMES L. Perestroika: a reassessment // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 186—197.

3. БРАУН А. Стал ли Горбачёв, как генеральный секретарь, социал-демократом?

BROWN A. Did Gorbachev as General Secretary become a social democrat? // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 198—220.

4. ВАНХАЛА-АНИШЕВСКИ М., СИИЛИН Л. Образ Михаила Горбачёва в российских средствах массовой информации в двадцать первом веке.

VANHALA-ANISZEWSKI M., SIILIN L. The representation of Mikhail Gorbachev in the twenty-first century Russian media // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 221—243.

5. ДЖИЛ Г. Политический символизм и падение СССР.

GILL G. Political symbolism and the fall of the USSR // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 244—263.

6. ЛИПАТОВА Н. В. На краю распада империи: образы Александра Керенского и Михаила Горбачёва.

LIPATOVA N. V. On the verge of the collapse of empire: images of Alexander Kerensky and Mikhail Gorbachev // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 264—289.

7. НЬЮТОН Ж. М. Горбачёв, Миттеран и складывание новой системы международных отношений в Европе после окончания Холодной войны.

NEWTON J. M. Gorbachev, Mitterand, and the emergence of the post-Cold War order in Europe // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 290—320.

8. ПЕТРОВ К. Россия в европейском доме? Конвергенция, космополитизм и космизм в позднесоветской европеизации.

PETROV K. Russia in the European home? Convergence, cosmopolitanism and cosmism in late Soviet Europeanization // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 321—346.

9. ПОП А. Революции 1989 года в исторической ретроспективе.

POP A. The 1989 revolutions in retrospect // Europe — Asia studies. — Glasgow, 2013. — Vol. 65, N 2. — P. 347—369.

Второй номер журнала «Евро-азиатские исследования» (Europe — Asia studies) за 2013 год целиком посвящён феномену горбачёвской Перестройки. Опубликованные в этом номере статьи представляют собою тексты докладов, сделанных их авторами в 2010 г. на конгрессе Международного совета по центрально- и восточноевропейским исследованиям (ICCEES) в Стокгольме; материалы этого конгресса не публиковались в виде отдельного сборника. Как отмечает в предисловии (1) Станислав Киршбаум (Йоркский университет, Торонто), после распада СССР и окончания Холодной войны проводящиеся раз в пять лет конгрессы ICCEES стали тематическими. Стокгольмский конгресс был посвящён в основном вопросам международной кооперации в Евразии.

Краткий обзор современного состояния исследований по истории Перестройки даётся во введении (2), написанном Лесли Холмсом (Университет Мельбурна).

Арчи Браун (Оксфорд) в статье «Стал ли Горбачёв, как генеральный секретарь, социал-демократом?» (3) анализирует эволюцию политических взглядов последнего генсека в 1985—1991 гг. Он приходит к выводу, что в момент своего прихода к власти Горбачёв ещё разделял основные положения советской идеологии, хотя уже тогда задумывался о необходимости реформ, воздерживаясь, впрочем, от публичных разговоров на эту полностью табуированную в то время тему. К концу 1980‑х годов его взгляды претерпели довольно серьёзную трансформацию: не порывая открыто с советским «марксистско-ленинским» наследием, Горбачёв фактически отказался от собственно коммунистической идеологии в пользу социал-демократической в западноевропейском её варианте. Известно, что в кругу единомышленников он обсуждал перспективы построения в СССР современного социал-демократического государства, основанного на политическом плюрализме, конкурентных выборах, реальном федерализме и верховенстве права, а также на концепциях социального государства и государства благоденствия. Эти идеи отразились и в проекте новой программы КПСС, подготовленном в 1991 г., незадолго до августовского путча. Обсуждалась даже возможность создания новой социал-демократической партии на базе реформистского крыла КПСС. Причинами неудачи этих начинаний автор считает ряд политических ошибок, допущенных Горбачёвым на разных этапах его деятельности, а также отсутствие в России достаточно сильных социал-демократических традиций, вследствие чего инициатива в политических баталиях перешла в конце концов к консерваторам-«патриотам» с одной стороны и к радикалам, отталкивавшимся от право-либеральных идей, с другой. Сыграло свою роль и стремление республиканских элит, включая руководство РСФСР во главе с Ельциным, проводить самостоятельную политику. Следствием этих тенденций стал августовский путч 1991 г., за которым последовал сначала распад КПСС, а затем и демонтаж союзного государства в соответствии с Беловежскими соглашениями.

Статья Марьятты Ванхала-Анишевски (Университет Ювяскюля) и Леа Сиилин (Университет Восточной Финляндии) посвящена образу Горбачёва в современной российской прессе (4). Исследование выполнено на материале семи центральных российских газет за 2000—2009 гг., авторы использовали главным образом метод критического дискурс-анализа. Как показано в статье, отношение к бывшему президенту в наиболее влиятельных российских печатных СМИ остаётся двойственным — от нейтрального, даже равнодушного, до резко враждебного. Общественная деятельность Горбачёва после отставки в 1991 г. описывается достаточно скупо и односторонне, что способствует формированию превратного представления о нём среди читателей. Социологические опросы, проводившиеся несколькими исследовательскими группами в первое десятилетие XXI в., фиксируют снижение доли россиян, негативно оценивающих политику Горбачёва; тем не менее число его недоброжелателей остаётся по-прежнему довольно высоким, что резко контрастирует с отношением к нему на Западе.

В следующей статье, написанной Грэмом Джилом (Университет Сиднея) рассматривается эволюция советской идеологии в годы Перестройки, а точнее — эволюция того мифологического метанарратива, который сформировался в предшествующие десятилетия и на котором базировались представления советского человека о смысле происходящих событий, месте СССР в мире и в истории и т. д. (5). К 1985 г. этот метанарратив в силу ряда причин переживал серьёзный кризис. Смерть Сталина и развенчание его культа при Хрущёве обнажили неустранимые противоречия внутри советской идеологии, которые до этого «снимались» непререкаемым авторитетом «отца народов». Последующая попытка Хрущёва установить точные сроки построения коммунизма, а главное — увязать продвижение к нему с ростом благосостояния граждан привела к разочарованию в коммунистической утопии в 1970‑е годы, когда очевидной стала стагнация советской экономики; изобретённая при Брежневе концепция «развитого социализма» уже не могла спасти ситуацию. Наконец, также при Брежневе, миф об Октябрьской революции в качестве основополагающего мифа советской цивилизации был фактически заменён мифом об Отечественной войне, что подрывало ключевое представление об исторической уникальности СССР как первого социалистического государства.

Горбачёв, обосновывая свои реформы, вынужден был отталкиваться от этого же набора мифов и символов. Как показано в статье Джила, его политика включала серьёзное переосмысление ряда идеологем, возникших задолго до его прихода к власти, — прежде всего таких понятий, как перестройка, гласность, демократизация, Советский Союз. Другие идеологемы, например, «руководящая и направляющая роль КПСС», командная экономика, коммунизм, были в конце концов полностью отброшены. Результаты этой политики автор оценивает как неудачные. Горбачёву и его сподвижникам не удалось сформировать новый метанарратив, сопоставимый по масштабам с прежним советским. В то же время крушение привычной системы мифов, сделавшее окружающий мир непонятным и непредсказуемым, способствовало дальнейшему нарастанию недовольства проводимыми реформами.

Российская исследовательница Н. В. Липатова (Ульяновский государственный университет) в своей статье (6) сравнивает образы Горбачёва и А. Ф. Керенского — двух политиков-«начинателей» (в терминологии Т. Карлайла), находившихся у власти в переломные моменты российской истории, когда существующая политическая система уже приближалась к краху, а контуры новой ещё только начинали вырисовываться. По её собственным словам, к такому исследованию её подтолкнуло изучение источников периода Временного правительства, в том числе воспоминаний, которые по содержанию и настроению нередко коррелировали с её собственным детским опытом времён Перестройки (в 1991 г. ей было девять лет). В статье рассматриваются как «я-образы», создававшиеся самими политиками, так и «не я-образы», формировавшиеся в процессе взаимодействия между политиком и обществом, а также сменившие их в позднейшей исторической памяти упрощённые «образы-знаки».

В статье Жюли Ньютон (Оксфорд, Американский университет Парижа) рассматриваются взаимоотношения Горбачёва и Ф. Миттерана и их влияние на международные отношения в Европе на рубеже 1989—1990 гг. (7). Автор приходит к выводу, что роль Миттерана в период радикальных перемен на европейском континенте, последовавших в первые месяцы после падения Берлинской стены, недооценивается современными исследователями. Французский президент исходил из собственного ви́дения будущей объединённой Европы, которое во многом расходилось с горбачёвской концепцией «общеевропейского дома», хотя и Миттеран, и Горбачёв в силу разных причин были убеждены в совпадении французских и советских интересов. Подобное недопонимание стало (наряду со стремительным темпом развития событий в описываемый период, который просто не оставлял времени на глубокий анализ обстановки ни советскому руководству, ни лидерам западных стран) одной из причин не только неудач советской внешней политики, результатом которых стало сокращение сферы влияния СССР и затем России в Европе, но и — парадоксальным образом — последующего нового разделения Европы, поскольку вместо создания новых общеевропейских институтов с участием СССР-России произошло усиление ранее существовавших образований (таких как НАТО и Европейское экономическое сообщество, позднее Евросоюз), а территория бывших советских республик вновь стала ареной соперничества между западными странами и Россией. В самой России это способствовало усилению авторитарных, антизападных, националистических и реваншистских настроений, свёртыванию демократических реформ и возобновлению конфронтации с Западом.

Концепция «общеевропейского дома», которой придерживался Горбачёв, подробно рассматривается в статье Кристиана Петрова (Сёдертёрнский университет, Швеция) (8). Анализируя её содержание и истоки, он приходит к выводу, что взгляды Горбачёва на европейскую интеграцию отличались целым рядом внутренних противоречий и к тому же (вопреки намерениям самого президента) во многом основывались на идеях предшествующих десятилетий (космизм, конвергенция социалистической и капиталистической систем и др.), которые в годы Перестройки выглядели уже анахронизмом и не могли стать основой для подлинно общеевропейской интеграции с участием СССР, поскольку не отражали тех процессов, которые фактически происходили в тот момент в Западной Европе. Как следствие, страны Центральной и Юго-Восточной Европы, освободившись от советского диктата, выбрали курс на интеграцию в западноевропейские институты — НАТО и ЕС — рассматривая этот процесс как своё «возвращение» в Европу, тогда как постсоветская Россия до сих пор остаётся в стороне от нынешнего европейского «дома» и в свою очередь всё в большей степени ориентируется не на сотрудничество с западным миром, а на дальнейшее дистанцирование от него.

Завершает номер статья Адриана Попа (Национальная школа исследований политики и управления, Бухарест), посвящённая революциям 1989 г. в Восточной Европе. Автор отмечает, что, вопреки распространённому представлению, отдельные советологи ещё в конце 1960‑х годов прогнозировали скорый коллапс советской империи, хотя преобладающая часть исследовательского сообщества действительно придерживалась мнения, что советский режим будет сохранять относительную стабильность ещё довольно долго, и скептически оценивала реформаторские намерения Горбачёва, как и его возможности для осуществления заявленных планов. Причиной этого Поп считает, помимо всего прочего, преобладание устаревших представлений о природе революций, в которые не вписывались ненасильственные «договорные революции», произошедшие, к примеру, в Польше и Венгрии. Сам он для объяснения причин этих революций использует такие понятия, как «круговорот влияния» (начало либерализации в СССР — крушение коммунистических режимов в Восточной Европе — активизация оппозиционных движений, включая национальные, в самом СССР — распад СССР) и «эффект колеи»: ненасильственные революции в восточноевропейских странах оказались возможными не только благодаря отказу Горбачёва от применения силы, но и благодаря особенностям исторического прошлого этих стран — прежде всего существованию в них сильного общественного движения. Отсутствие такого движения в Румынии сделало ненасильственную смену правящего режима невозможной. Предложенная модель позволяет, таким образом, выстроить типологию восточноевропейских революций, сопоставить их сходные и различные черты в разных странах советского блока.

М. М. Минц