Михаил Минц

Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. 2016. № 1. С. 107—126.

М. М. Минц
СОВЕТСКИЕ ЕВРЕИ В ГОДЫ ВОЙНЫ И ХОЛОКОСТА: НОВЕЙШАЯ ЗАРУБЕЖНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
(Реферативный обзор)

История Холокоста (в западной литературе употребляется и еврейский термин «Шоа́» — «Катастрофа») — тема поистине необъятная. Её активному изучению способствует применение новых методологических подходов, а также освоение историками, во-первых, многочисленных документов из бывших советских архивов, ставших доступными для исследователей в 1990‑е годы, и во-вторых, обширнейшего массива воспоминаний выживших евреев, в том числе написанных на идише и иврите, и материалов устной истории. Кроме того, немалое число вновь опубликованных работ посвящены истории еврейского сопротивления и шире — месту и роли еврейского народа в борьбе с нацизмом в годы Второй мировой войны. Охватить весь этот огромный поток литературы в одном обзоре невозможно, поэтому ниже речь пойдёт лишь о некоторых наиболее интересных публикациях последних лет, авторы которых рассматривают судьбы советских евреев в 1941—1945 гг.

Евреи и война

Ицхак Арад (Израиль) в книге «Они сражались за Родину» (1) даёт целостную картину участия советских евреев в Отечественной войне, описывает опыт евреев, воевавших в рядах Красной армии и работавших в военной промышленности, историю еврейского подполья и партизанских отрядов и т. д. Отдельная — последняя — глава книги посвящена популярным советским военным песням, созданным поэтами и композиторами — евреями.

Генерал-майор Армии обороны Израиля в отставке, И. Арад родился в 1926 г. в Литве, подростком участвовал в партизанском движении, после окончания войны репатриировался в Палестину, сражался в Войне за независимость, до 1972 г. служил в танковых войсках, в 1972—1993 гг. был директором института «Яд ва-Шем» в Иерусалиме, преподавал в Тель-Авивском университете, автор многочисленных публикаций по истории Шоа. В своей книге он попытался показать вклад евреев в победу Советского Союза над Германией, «вывести из тени историческую правду», которая долгие годы замалчивалась в СССР (1, с. 11). Монография основана на многочисленных документальных свидетельствах, автор использует также газетные публикации времён войны, литературные источники.

Всего в 1941—1945 гг. в Красную армию были мобилизованы примерно 490—520 тыс. евреев. Они служили во всех видах вооружённых сил и родах войск, на всех фронтах, на всех уровнях армейской иерархии. Евреями были 305 советских генералов. Советское руководство отклонило предложение Еврейского антифашистского комитета о создании национальных еврейских частей, но в таких соединениях, как 201‑я и 308‑я Латышские и 16‑я Литовская стрелковые дивизии, доля евреев была довольно высокой, поскольку эти дивизии формировались уже после начала войны, в основном из беженцев. Есть свидетельства того, что евреи, служившие в этих соединениях, общались между собой на идише и соблюдали традиции, хотя в масштабах Красной армии в целом «это было скорее исключением» (1, с. 39). Около 150 евреев стали героями Советского Союза.

С учётом примерно 19—22 тыс. еврейских партизан общее число евреев, принимавших участие в боях с немцами и их союзниками, И. Арад определяет примерно в 510—540 тыс. человек. В боях на фронте, по его подсчётам, были убиты около 120 тыс. евреев. Ещё 80—85 тыс. человек попали в плен, из них 75—80 тыс. погибли; выжили примерно 4500 военнопленных-евреев, главным образом те, кто попал в плен к финнам, а не к немцам. Суммарные потери, таким образом, составили около 200 тыс. человек, или около 40%. Арад отмечает, что «это был самый высокий процент погибших среди всех народов СССР и других народов, участвовавших во Второй мировой войне» (1, с. 427). Распространённый в годы войны стереотип о том, что евреев якобы «не видно на передовой», не имел, таким образом, ничего общего с действительностью. Автор отмечает, однако, что его возникновению могло способствовать значительное число ассимилированных евреев, а также тех, кто скрывал своё еврейское происхождение на случай, если не удастся избежать плена.

Проявления антисемитизма в Красной армии не были редкостью, особенно в наступательный период войны, — вплоть до преступлений на почве неприязни к евреям. Тем не менее на практике результаты дискриминации были весьма ограниченными. «Вероятно, — заключает И. Арад, — это объясняется высоким процентом евреев среди командного состава ещё в довоенный период и тем, что обстановка „солдатского братства“ на фронте не давала антисемитизму проникнуть на все уровни командования» (1, с. 165).

Важный вклад евреи внесли также в работу оборонной промышленности. Этому способствовал их высокий уровень образования, тем более что после революции были сняты действовавшие ранее ограничения по национальному признаку при поступлении в высшие учебные заведения. В годы войны евреи работали на заводах, руководили предприятиями и отраслями, участвовали в разработке новых систем вооружения и военной техники. Евреями были наркомы Л. М. Каганович, Б. Л. Ванников, И. М. Зальцман, авиаконструкторы С. А. Лавочкин и М. И. Гуревич и многие другие.

В статье Аркадия Зельцера (Яд ва-Шем) (18) анализируется отношение к феномену Холокоста военнослужащих Красной армии. Автор приходит к выводу, что солдаты и офицеры — не евреи, несмотря на достаточный объём доступной информации о преступлениях нацистов, придерживались в большинстве своём стереотипного представления о том, что истребительная политика гитлеровского руководства направлена в равной степени против всех народов Советского Союза. По мнению Зельцера, этому способствовали несколько факторов, включая притупившуюся чувствительность к чужим страданиям в условиях тотальной войны, когда жестокость стала повседневной нормой, попытки советской пропаганды представить Третий рейх как всеобщего врага и распространившиеся в годы войны, в том числе усилиями всё той же пропаганды, русоцентристские настроения. К тому же масштабы развязанного нацистами террора и массовых убийств порождали у многих вполне искреннее ощущение, что вслед за евреями та же участь ожидает и остальных жителей оккупированных территорий. Подобный подход разделяли и некоторые военнослужащие-евреи, чьё мировоззрение определялось интернационалистской идеологией 1920‑х — 1930‑х годов, основанной на приоритете социальных, классовых интересов и ценностей над национальными. Многие другие евреи, в том числе представители творческой интеллигенции, уже не говорившие на идише и не соблюдавшие еврейских традиций, напротив, хорошо осознавали как специфически антиеврейскую направленность политики нацистов, так и катастрофические последствия этой политики для еврейства в целом. Реалии Второй мировой войны, таким образом, способствовали возрождению национального сознания в среде советских евреев.

Холокост на Восточном фронте

По подсчётам И. Арада, к началу операции «Барбаросса» в СССР проживали около 5 млн. 150 тыс. евреев, в т. ч. 4 млн. 250 тыс. — в областях, которые во время войны были оккупированы немцами и их союзниками. Многие из них были мобилизованы в армию, эвакуированы или успели самостоятельно бежать на восток до прихода германских войск; кроме того, некоторое количество евреев — бывших польских граждан были высланы в восточные регионы страны ещё до войны как неблагонадёжные. Во власти оккупантов остались 2 млн. 650 тыс. евреев. Примерно 19—22 тыс. из них удалось присоединиться к партизанам, ещё 10 650—13 500 человек нашли укрытие в семейных лагерях. Остальная часть еврейского населения оккупированных территорий была почти полностью уничтожена нацистами. Наступающим частям Красной армии удалось спасти всего 66—73 тыс. человек.

Геноциду евреев на оккупированной советской территории посвящён целый ряд статей, публиковавшихся в разные годы в американском журнале «Критика». Часть из них в 2014 г. были переизданы в дополненном виде в сборнике «Холокост на Восточном фронте» (16) под редакцией Майкла Дэвид-Фокса (Джорджтаунский университет, Вашингтон), Питера Холквиста (Университет Пенсильвании) и Александра Мартина (Университет Нотр-Дам, Индиана, США). Авторы сборника рассматривают причины, побудившие часть местных жителей принять участие в уничтожении собственных соседей-евреев, взаимодействие нацистских оккупационных войск и администрации с местным населением, особенности освещения нацистских преступлений в советской прессе и т. д. Ещё четыре статьи, подготовленные на основе докладов, прочитанных их авторами на конференции в Высшей школе экономики в декабре 2012 г., были опубликованы в третьем номере журнала за 2014 год (12; 13; 17; 18).

Интересную тему рассматривает Анна Штерншис (университет Торонто) в статье «Между жизнью и смертью» (12). Опираясь главным образом на материалы устной истории, она попыталась выяснить мотивы, которыми руководствовались евреи, бежавшие с началом войны на восток, и те, кто предпочёл остаться дома, что — теперь мы это знаем — означало почти неминуемую гибель. Как показало её исследование, недостаток пользующихся доверием источников информации, характерный для советского общества в сталинский период, привёл к тому, что наибольшие опасения у большинства советских евреев вызывали не столько вторгшиеся в страну немцы, сколько собственные соседи-неевреи: одним из важнейших факторов, от которых зависело решение конкретной семьи уехать или остаться, было то, насколько вероятным эта семья считала начало еврейских погромов в случае развала местных органов власти в хаосе отступления. Другими факторами, по словам респондентов Штерншис, были транспортные возможности семьи и наличие стариков, для которых бегство на восток было не по силам. Известны, впрочем, случаи, когда дома оставались именно старики, а более молодые члены семьи предпочитали уехать. Поскольку главным источником опасности считались спонтанные вспышки неприязни со стороны местного населения, многим казалось, что по крайней мере стариков соседи не тронут. Исследование, по словам Штерншис, подтвердило информативность интервью, взятых в 2000‑е годы, для изучения событий 1941 г.; нельзя признать достоверными лишь сообщаемые в интервью сведения о настроениях и мотивациях, характерных во время войны для представителей старшего поколения, поскольку сегодняшние рассказы их внуков во многом расходятся с данными других источников.

Как отмечает М. Дэвид-Фокс в предисловии к сборнику «Холокост на Восточном фронте» (5, с. VII—XII), по-настоящему глубокое осмысление истории геноцида евреев на оккупированной территории Советского Союза началось лишь в 2000‑е годы; в предшествующий период данная проблематика в западной историографии почти не рассматривалась, как из-за дефицита источников (он был восполнен лишь в 1990‑е годы, после «архивной революции»), так и из-за того, что внимание исследователей долгое время концентрировалось прежде всего на межвоенном периоде как эпохе становления сталинского режима. Исследования последних лет не только позволили историкам получить более детальную картину событий, происходивших в Восточной Европе в 1939—1945 гг., но и привели к значительному переосмыслению истории Катастрофы европейского еврейства в целом.

Эту мысль продолжает во введении Джон-Пол Химка, канадский историк и переводчик украинского происхождения, работающий в настоящее время в Альбертском университете. «Несколько событий произошли в новой историографии, — пишет он. — Одно из наиболее выдающихся состоит в том, что исследования Холокоста и исследования Восточной Европы наконец-то встретились в интеллектуальном отношении» (9, с. 1). В предшествующие годы уничтожение восточноевропейских евреев (прежде всего польских и советских) если и изучалось, то в основном специалистами по истории Холокоста, незнакомыми с восточноевропейскими языками и, соответственно, источниками и социокультурной историей региона, хотя из примерно 5 млн. 400 тыс. евреев, погибших в годы Катастрофы, 4 млн. были родом из Восточной Европы. Этот недостаток характерен даже для таких фундаментальных работ, как книги Р. Хилберга «Уничтожение европейских евреев» и К. Браунинга «Простые люди: 101‑й резервный полицейский батальон и „окончательное решение“ в Польше»¹.

Участие местного населения в массовых убийствах также систематически не изучалось, несмотря на многочисленные упоминания о подобных эпизодах в мемуарах выживших евреев. Как отмечает Цви Гительман, это во многом было связано с тем, что значительная часть таких мемуаров написана на идише или иврите и в результате оказалась недоступной для исследователей, поскольку феномен Шоа традиционно рассматривается как раздел всемирной истории, а не иудаики. Такой подход имеет свои основания, но у него есть и оборотная сторона: специалистов, владеющих еврейскими языками, среди историков Катастрофы не так уж много (8, с. 186—187).

Особенность нынешнего этапа состоит в том, что историей антисемитизма и антиеврейского насилия в польско-советском приграничье заинтересовались специалисты по Восточной Европе. Началом этого поворота стала вызвавшая широкий резонанс книга Я. Т. Гросса «Соседи»², посвящённая участию местных поляков в расправе над еврейским населением деревни Едвабне (теперь город, после войны вновь перешёл в состав Польши) в июле 1941 г.

Дискуссии вокруг книги Гросса анализируются в статье М. Шор (Йельский университет) «Беседы с призраками» (11). Автор показывает, что «Соседи» стали продолжением предшествующих исследований Гросса по истории Польши в период нацистской оккупации, в которых тема Холокоста не затрагивалась. С выводами Гросса в той или иной степени согласилась значительная часть польских историков. Расследование, проведённое впоследствии польским Институтом народной памяти, дало иные результаты в том, что касалось количества убитых и масштабов немецкого участия, но подтвердило основной тезис «Соседей» о ключевой роли местных поляков в истреблении евреев в Едвабне. Более того, расследование показало, что аналогичные события имели место и в других городах. В ходе споров о погроме в Едвабне выявилась также его тесная взаимосвязь с политикой советской, а затем немецкой администрации на оккупированных польских территориях. Трагедия восточноевропейских евреев была таким образом вписана не только в региональный контекст, но и в историю тоталитаризма в целом.

Вопрос о том, почему антисемитский характер политики нацистов замалчивался в СССР, рассматривает Х. Эшер в статье «Советский Союз, Холокост и Аушвиц» (3). Наиболее подробно он разбирает аргументы таких авторов, как И. Альтман (Россия), К. Ингерфлом (Франция) и И. Арад. Кроме того, в статье анализируются воспоминания генерала В. Я. Петренко, чья дивизия 27 января 1945 г. освободила Освенцим; описывается история подготовки Еврейским антифашистским комитетом «Чёрной книги» о преступлениях нацистов, запрещённой советским руководством к публикации. Особенности советской политики памяти анализирует также Тарик Сирил Амар (Колумбийский университет, Нью-Йорк) в статье «Дискурс о Холокосте в западных областях СССР как анти-место памяти» на примере материалов, посвящённых немецкой оккупации Львова. Говорить о «замалчивании» истории Шоа в нашей стране, по его мнению, не совсем корректно: «В советском дискурсе, представлявшем собой сложную, динамичную, эффективную комбинацию высказанного и не высказанного, умалчивающих заявлений и заявляющих умолчаний, немецкий геноцид евреев не был белым пятном, отсутствием памяти. Напротив, он был анти-местом, где память не подавлялась, а трансформировалась непрерывным чередованием сказанного и не сказанного» (2, с. 184).

Тему продолжает статья Карела Беркхоффа (Нидерландский институт военной документации — Институт исследований войны, Холокоста и геноцида, Амстердам) «Тотальное уничтожение еврейского населения», посвящённая отражению Холокоста в советской пропаганде времён войны. Вопреки распространённому (в том числе и среди профессиональных историков) представлению, тема геноцида евреев в СССР полностью не замалчивалась. В изданиях на идише публикации о судьбе евреев на оккупированных нацистами территориях появлялись довольно часто, в русскоязычной прессе в 1941—1942 гг. такие материалы публиковались гораздо реже и обычно на последней полосе, но также достаточно регулярно. Сообщения о массовых убийствах евреев передавались и по радио, хотя и, опять-таки, чаще в конце новостных выпусков. Советские евреи из публикаций на русском языке почти исчезли в 1943—1945 гг., но в этот же период довольно часто публиковались материалы о судьбе евреев в оккупированных странах Европы. Таким образом, «если советские читатели и радиослушатели хотели узнать, у них была возможность найти сведения о кампании массовых убийств, целенаправленно осуществлявшейся в отношении евреев» (4, с. 113; выделено в тексте. — М. М.). То, что эта тема в то же время не афишировалась, можно объяснить несколькими факторами, среди которых особенности большевистской идеологии, фактически нацеленной на постепенную ассимиляцию советских евреев; широкое распространение антисемитизма в самом Советском Союзе, в том числе и на высших этажах партийной иерархии; стремление пропагандистов представить гитлеровский режим источником угрозы для всего человечества, а не только для отдельных народов; наконец, опасения, что чрезмерный акцент на антисемитизме нацистов может сыграть на руку их собственной пропаганде, которая как раз и настаивала на том, что Германия борется с коммунистами и евреями, а её противники ведут войну в интересах евреев. Последние два фактора присутствовали и в политике британского и американского правительств, которые тоже были заинтересованы в максимальной демонизации нацизма как несущего угрозу всему миру и тоже опасались роста антисемитских настроений в своих собственных странах.

Владимир Солонарь (Университет Центральной Флориды) в статье «Модели насилия» (14) продолжает работу, начатую Я. Гроссом: он исследует роль и формы участия местного населения в массовых убийствах евреев в Бессарабии и Северной Буковине в первые недели румынской оккупации. В отличие от занятых немцами польских, белорусских и украинских земель, эти территории ранее были частью исторической Румынии, их захват рассматривался румынским правительством не как оккупация, а как освобождение, здесь формировалась румынская администрация (даже там, где стояли немецкие части), которая в своей деятельности стремилась опереться на местное молдавское население. Как следствие, геноцид евреев на этих территориях был возможен только с санкции румынских властей, которые, в свою очередь, вряд ли пошли бы на подобные меры, если бы не были уверены в лояльности местных жителей.

На практике, как показывает изучение довольно обширного массива источников (главным образом советских судебных дел второй половины 1940‑х — первой половины 1950‑х годов, а также материалов Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причинённого ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР), собственно геноцид, то есть систематические и целенаправленные убийства евреев, оказывался возможным только в том случае, если он осуществлялся под прямым руководством румынской администрации (хотя и с участием местных жителей), либо если в конкретной деревне ещё до войны существовало сильное националистическое подполье (румынское в Бессарабии или украинское — в Северной Буковине), разделявшее идеологию «очищения» своей земли от евреев и пользовавшееся поддержкой значительной части односельчан. В последнем случае массовые убийства начинались обычно ещё до прихода румынских войск, которые, в свою очередь, нередко пытались их остановить. В тех местах, где описанные предпосылки отсутствовали, вспышки насилия против евреев обычно принимали традиционную форму погрома, включавшего грабежи, избиения и в отдельных случаях — убийства, но не нацеленного на систематическое истребление еврейского населения. Это подтверждает критикуемую Я. Гроссом точку зрения, согласно которой Холокост следует рассматривать как феномен Нового времени, с характерными для данной эпохи представлениями о нации, роли государства и т. д.

В другой статье «Ненависть к Советам — убийства евреев» (13) Солонарь исследует отношение местного населения к массовым убийствам евреев в т. н. Транснистрии — административно-территориальной единице, образованной румынскими властями на территории части Винницкой, Одесской, Николаевской областей Украинской ССР и левобережной части Молдавской ССР, оккупированных германскими и румынскими войсками и включённых, подобно Бессарабии и Северной Буковине, в состав Румынии. Источниковую базу исследования также составили в основном послевоенные следственные дела в отношении бывших коллаборационистов. Как показано в статье, ситуация в Транснистрии значительно отличалась от того, что происходило к западу от Днестра. Здесь не было организованного антисоветского подполья, поскольку эта территория входила в состав СССР с самого начала его существования. Уровень антисемитизма был довольно высоким, ненависть к евреям усиливалась убеждённостью в том, что именно они составляли социальную основу советского строя. Следствием этого было равнодушное отношение подавляющей части населения к судьбе своих соседей-евреев и массовое участие местных жителей в разделе их имущества, но крупных еврейских погромов в Транснистрии не было, истребление евреев осуществлялось организованно, главным образом силами местной полиции.

Полицейские формирования, в свою очередь, состояли из двух частей. Первую образовали подразделения, укомплектованные украинскими немцами (т. н. Volksdeutsche), для которых служба в силах самообороны (Selbstschutz) была обязательной, вторую — подразделения, сформированные из местных жителей других национальностей, главным образом из украинцев, составлявших большинство населения Транснистрии. Персонал этих подразделений рекрутировался прежде всего из бывших раскулаченных и репрессированных, но для них, в отличие от «фольксдойче», служба в полиции была добровольной. Определяющим мотивом в их случае являлась скорее ненависть к советскому строю, а не к евреям. Значительную часть полицейских составляли бывшие военнопленные, поскольку остальное боеспособное население Транснистрии было мобилизовано в Красную армию. Для убийства евреев формировались расстрельные команды из полицейских, пользовавшихся наибольшим доверием руководства. Насколько можно судить по сохранившимся источникам, участие в расстрелах было добровольным даже для «фольксдойче», хотя случаи отказа были редкостью. Согласие могло быть обусловлено как антисемитизмом, так и другими мотивами. Жертвами геноцида в Транснистрии стали, по разным оценкам, 104—120 тыс. евреев.

История Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников — тема, до сих пор почти совсем не изученная, — рассматривается в статье М. Ю. Сорокиной (Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына) «Люди и процедуры: К истории расследования нацистских преступлений в СССР» (15). Подробно описывая историю создания Комиссии и механизм её работы, автор приходит к выводу, что результаты её деятельности были весьма неоднозначными. По существу, Комиссия была создана прежде всего с пропагандистскими целями и задумывалась как орган, внешне похожий на общественные комиссии по расследованию военных преступлений, функционировавшие на Западе и во время Первой мировой войны в России. Исходя из этих же соображений подбирался и персональный состав комиссии: в неё вошли десять человек, большинство из которых обладали определённым авторитетом в обществе и формально не были связаны с партийно-государственным руководством, но фактически полностью зависели от него. Структура местных комиссий была выстроена таким образом, что сбором информации занимались в основном местные органы госбезопасности. Сообщения Чрезвычайной государственной комиссии готовились к публикации в расчёте на массового (прежде всего иностранного) читателя, отсюда эмоциональный, публицистический стиль, нередко в ущерб объективности и точности. Известны и случаи прямых фальсификаций; наибольшую известность получило сообщение специальной комиссии под председательством Н. Н. Бурденко по расследованию расстрела польских офицеров в Катыни, где вина за это преступление возлагалась на нацистов. Автор подчёркивает, что данные обстоятельства не отрицают сам факт нацистских военных преступлений на Восточном фронте, однако в том, что касается подробностей, материалы Чрезвычайной государственной комиссии следует признать крайне ненадёжными.

Источниковедческая проблематика обсуждается и в статье Дианы Думитру (Государственный педагогический университет имени Иона Крянгэ, Кишинёв), посвящённой документам советских судебных процессов над бывшими коллаборационистами как источнику по истории Холокоста (6). Статья написана на материале 61 судебного дела, копии которых несколько лет назад были переданы правительством Молдовы Мемориальному музею Холокоста в Вашингтоне. Сравнивая эти документы с другими доступными источниками — прежде всего с материалами устной истории — автор оценивает их репрезентативность достаточно высоко. В отличие от широко известных открытых политических процессов, довоенных и послевоенных, и «массовых операций» НКВД эпохи Большого террора, преследование коллаборационистов в Молдавской ССР было нацелено скорее на поиск настоящих преступников, чем на фабрикацию дел. Анализ документов показывает, что следствие, а затем и рассмотрение дела в суде осуществлялись, как правило, вполне профессионально, обвинение строилось не только и не столько на признаниях подследственного, сколько на показаниях свидетелей, следователи и судьи были настроены на то, чтобы всерьёз разобраться в ситуации. В тех редких случаях, когда в материалах устной истории содержится информация по тем же сёлам, что и в следственных делах, данные этих источников не противоречат друг другу. В то же время следственные дела содержат ценные дополнительные сведения о местах массовых убийств, количестве жертв, участии румынских войск и местного населения в геноциде, мотивациях преступников.

Еврейское сопротивление

История еврейского сопротивления до сих пор относится к числу малоизвестных страниц истории Второй мировой войны. По-прежнему распространён и известный стереотип о том, что евреи в сложившейся ситуации якобы повели себя довольно пассивно и почти не противодействовали геноциду. Критикуя это представление, Аллен Левин (Канада) замечает, что, принимая во внимание нечеловеческие условия, в которых приходилось выживать евреям, бежавшим из гетто, «правильный вопрос — не почему в сопротивлении участвовало так мало евреев, а как сопротивление вообще оказалось возможным в таких условиях?» (10, с. XXI).

Историю еврейского сопротивления подробно описывает в своей книге И. Арад (1). Наиболее мощным оно было в Западной Украине, Западной Белоруссии и Прибалтике, где было достаточно много боеспособной молодёжи, которую не успели призвать в армию из-за быстрого наступления германских войск, и продолжали действовать еврейские национальные организации. Городское подполье на советской территории, по оценкам автора, было слабее, чем в Западной Европе, но особенностью Восточного фронта стало сильное партизанское движение. Как следствие, основными целями еврейского подполья здесь стали уход в леса и участие в партизанской борьбе. Евреи участвовали и в деятельности нееврейского подполья на оккупированной территории, а также в концлагерях и лагерях смерти.

Особую страницу истории еврейского сопротивления составляет история подпольных групп в рабочих бригадах (главным образом из узников гетто и военнопленных, не только евреев), использовавшихся нацистами при проведении в 1943—1944 гг. секретной «Операции 1005» по уничтожению следов массовых убийств. Рабочие таких бригад содержались под особенно бдительным надзором, но и мотивация к побегу была достаточно высокой, поскольку по окончании работ всех их ожидала неминуемая смерть. До нас дошли сведения о нескольких побегах, хотя из их участников уцелеть удалось лишь единицам.

Наиболее сильное партизанское движение во время войны сформировалось в Белоруссии, где имелись обширные лесные массивы, а население в большинстве своём достаточно лояльно относилось к советскому режиму. Именно здесь действовало и большинство партизан-евреев. В отдельных партизанских отрядах создавались даже национальные еврейские подразделения, хотя эта практика и не поощрялась советским руководством. Характерной чертой еврейского партизанского движения стали многочисленные семейные лагеря, предназначенные для укрытия небоеспособных евреев — женщин, детей и стариков. Наиболее крупные из них были созданы Т. Д. Бельским (командир знаменитого партизанского отряда братьев Бельских) и Ш. Н. Зориным в Налибокской пуще. Общее количество партизан-евреев автор оценивает в 19 050—22 400 человек (6,7—8% от суммарной численности всех советских партизан); до конца войны дожили около 13 тыс.

Повседневному опыту еврейских партизан посвящена книга А. Левина «Лесные изгнанники» (10). Автор, по его собственным словам, стремился не просто описать историю еврейского сопротивления и выживания евреев в лесах, но и найти ответы на некоторые более конкретные вопросы: «Как евреи бежали из гетто и становились партизанами? Как они выживали во время побега? Где они находили пищу? Каковы были их отношения с советскими партизанами, контролировавшими лесное сопротивление против Германии? Как людям, изолированным и приговорённым к смерти бескомпромиссным и жестоким врагом, удалось в этом веке вести столь примитивное существование в лесах в течение трёх лет и выжить?» (10, с. XIII). Проблематика обусловила и выбор источников: исследование основано главным образом на воспоминаниях и интервью выживших евреев, отложившихся в ряде американских и израильских архивов, библиотек и научных центров, а также на большом числе интервью, взятых самим автором.

В книге подробно описываются обстановка на оккупированных территориях, бегство евреев в леса, их отношения с местным населением и партизанами, условия жизни в лесу, участие в диверсиях против оккупантов. Отдельные главы посвящены семейным лагерям в Налибокской пуще и возвращению бывших партизан к мирной жизни после освобождения территорий, на которых они действовали, Красной армией в 1944 г.

По оценке Левина (точные цифры подсчитать невозможно за отсутствием источников), из ликвидируемых нацистами гетто в 1942—1943 гг. бежали свыше 100 тыс. евреев. Большинство из них были впоследствии пойманы и убиты немецкими патрулями или партизанами (антисемитизм был широко распространён не только в польских, но и в советских партизанских отрядах). Число выживших евреев автор оценивает примерно так же, как и И. Арад: 20—25 тыс. человек участвовали в партизанской войне на территории Украины, Белоруссии и в восточной части Польши, ещё 10 тыс. скрывались в семейных лагерях (общее число советских партизан составляло, по разным оценкам, от 200 до 350 тыс. человек).

Шансы выжить для бежавших из гетто евреев зависели от нескольких факторов, включая географический (расстояние от гетто до ближайшего леса), возрастной (тем, кому было меньше 15 и больше 40 лет, было особенно трудно выжить в лесу), а также от того, как относились к евреям местные партизаны: «Многие евреи никогда бы не пережили войну, если бы не советская помощь в лесах или полноправное участие в партизанском движении. Но многие другие умерли из-за неприязни советских людей к евреям и полнейшего безразличия к их судьбе» (10, с. XXXVII—XXXVIII).

Теме еврейского сопротивления посвящена также книга Барбары Эпштейн (Калифорнийский университет в Санта-Крузе) «Минское гетто, 1941—1943: Еврейское сопротивление и советский интернационализм» (7). Изданная в 2008 г., она стала результатом исследовательского проекта, начатого ещё в конце 1990‑х годов, после того как Эпштейн случайно получила возможность пообщаться с бывшими узниками Минского гетто, по-прежнему проживавшими в белорусской столице. Работа основана главным образом на воспоминаниях и материалах устной истории: автору удалось лично опросить несколько десятков бывших узников Минского гетто в Белоруссии и Израиле (включая нескольких бывших партизан и подпольщиков) и изучить хранящиеся в Израиле расшифровки более ранних интервью, а также обширный массив воспоминаний в израильских и белорусских архивах. Используемые в книге тексты написаны в основном на русском, иврите или идише. Опрошенные автором бывшие узники гетто чаще отвечали по-русски (особенно в Белоруссии), но также на идише; в Израиле несколько интервью были взяты на иврите. Эпштейн привлекает и немецкие документы, но в них содержится довольно мало информации о Минском гетто.

Затрагивая во введении вопрос о достоверности и надёжности используемой источниковой базы, автор отмечает, что, как показало сравнение сведений из разных источников, относящихся к одним и тем же событиям, информация, сообщаемая непосредственными участниками этих событий, практически всегда была вполне достоверной. Проверку сведений значительно облегчило то обстоятельство, что бывшие узники гетто, проживавшие в Минске, продолжали общаться друг с другом; те из них, кто уехал в Израиль, жили более обособленно. Единственная полностью фальшивая история, с которой Эпштейн пришлось столкнуться (интервью женщины, которая на самом деле не была в гетто), является исключением, подтверждающим правило.

Минск был занят немцами 27 июня 1941 г., приказ о создании гетто вышел 19 июля, переселение минских евреев на его территорию завершилось к августу. Их численность, вместе с евреями, прибывшими из других населённых пунктов, составляла, по разным оценкам, от 80 до 100 тыс. человек. Политика немцев по отношению к евреям в Белоруссии была, таким образом, заметно мягче, чем на Украине и во многих других оккупированных регионах, где практически сразу после прибытия германских войск начинались массовые расстрелы евреев, а гетто, даже если они и создавались, существовали относительно недолго. Причиной тому, по мнению автора, была потребность захватчиков в квалифицированных работниках, которая не могла быть удовлетворена за счёт одних лишь белорусов. Минское гетто просуществовало вплоть до 21 октября 1943 г., когда последние 2 тыс. его обитателей были вывезены в трудовые лагеря и лагеря смерти.

Положение в Минском гетто и вокруг него во многом отличалось от того, что мы знаем о ситуации в Польше и Литве. Массовые убийства минских евреев начались очень скоро после создания гетто, так что его узники довольно быстро осознали, что оставаться в нём означает неминуемую гибель (в польских и литовских гетто немцам дольше удавалось поддерживать иллюзию, что людей оттуда забирают не на смерть, а на работу). При этом Минское гетто относительно плохо охранялось (проволочный забор и патрули вместо предусмотренной приказом кирпичной стены). Кроме того, в Минске довольно быстро сформировалось сильное подполье, руководители которого сразу сумели наладить взаимодействие с еврейским подпольем в гетто. Лидером минского подполья стал инженер И. П. Казинец, еврей по происхождению; он возглавлял подпольный «резервный горком ВКП(б)» вплоть до ареста 26 марта 1942 г. Подполье в гетто стало одним из подразделений минской подпольной организации. Главной его задачей была переправка евреев из гетто в окружающие город леса; помимо этого, гетто участвовало в снабжении местных партизан оружием, медикаментами, одеждой и др.

Точное количество евреев, которым удалось бежать из гетто, не известно; имеющиеся оценки колеблются от нескольких тысяч до 10 тыс. человек, из которых предположительно около половины дожили до конца войны. В пересчёте на общее количество узников гетто это означает, что в Минске местное нееврейское население помогало евреям заметно активнее, чем в Варшаве: в польской столице нашли убежище около 28 тыс. евреев, хотя население Варшавского гетто на пике его численности в пять раз превышало население Минского. Причинами столь тесного сотрудничества между евреями и неевреями в Белоруссии автор считает несколько факторов, которые, по крайней мере в Минске, сработали одновременно: слабые позиции национализма и особенно шовинизма в белорусском обществе; влияние советской идеологии, поощрявшей «дружбу народов», более того, рассматривавшей её как неотъемлемую часть советского патриотизма; руководящую роль коммунистов в минском подполье; наконец, общую направленность усилий как еврейского, так и белорусского подполья на борьбу с оккупантами, которые воспринимались как общие враги. Проявления антисемитизма имели место и в Белоруссии, в том числе среди партизан, но преобладающим и в лесу, и в городском подполье было отношение к нему как к предательству.

Опыт оккупированного Минска, таким образом, во многом противоположен истории Варшавского гетто и, по мнению автора, представляет собой наиболее яркий пример альтернативной стратегии еврейского сопротивления, которая до сих пор по большей части не привлекала внимания исследователей. В рамках этой стратегии приоритетной задачей еврейского подполья являлась не подготовка восстания внутри самого гетто, а переправка как можно большего числа евреев за его пределы, продолжение вооружённой борьбы с оккупантами вне гетто, организация убежищ для небоеспособных. Реализация подобной стратегии была возможна только в сотрудничестве с местным нееврейским подпольем; таким образом, в случае бегства в лес еврейское сопротивление становилось частью антифашистского сопротивления в целом — в плане как целей, так и методов. Сохранившиеся источники показывают, что лидерами подполья во всех гетто обсуждались обе эти стратегии. Попытки восстания внутри гетто предпринимались в тех случаях, когда кооперация с местным населением оказывалась невозможной; именно такая ситуация сложилась в 1943 г. в Варшаве. Там, где евреям удавалось наладить контакты с неевреями, возобладала стратегия ухода в лес как более продуктивная для дальнейшей борьбы с врагом и к тому же позволявшая спасти большее число людей от гибели.

Положение еврейской молодёжи в Минском гетто подробно рассматривается в статье Аники Вальке (Университет Вашингтона в Сент-Луисе, Миссури, США) (17). Автор анализирует возрастную и гендерную специфику выживания в условиях гетто и намечает возможные направления дальнейших изысканий в этой области.

***

Как видим, проблематика исследований по истории Холокоста и участия евреев во Второй мировой войне в последние годы неуклонно расширяется, достоянием науки становятся всё новые её страницы, ранее ускользавшие из поля зрения специалистов из-за недостатка источников, недостаточной языковой подготовки или по причинам политического характера. Хочется надеяться, что эта работа будет продолжаться и дальше.

Список литературы

1. Арад И. Они сражались за Родину: Евреи Советского Союза в Великой Отечественной войне / Пер. с иврита. — М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2011. — 453 с.: ил.

2. Amar T. C. A disturbed silence: Discourse on the Holocaust in the Soviet West as an anti-site of memory // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 158—184.

3. Asher H. The Soviet Union, the Holocaust, and Auschwitz // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 29—50.

4. Berkhoff K. C. «Total annihilation of the Jewish population»: The Holocaust in the Soviet media, 1941—45 // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 83—117.

5. David-Fox M. Preface: The Holocaust as a part of Soviet history // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. VII—XII.

6. Dumitru D. An analysis of Soviet postwar investigation and trial documents and their relevance for Holocaust studies // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 142—157.

7. Epstein B. The Minsk ghetto, 1941—1943: Jewish resistance and Soviet internationalism. — Berkeley; Los Angeles; L.: Univ. of California press, 2008. — XVIII, 351 p.: ill.

8. Gitelman Z. The Holocaust in the East: Participation and presentation // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 185—191.

9. Himka J.-P. Introduction: A reconfigured terrain // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 1—4.

10. Levine A. Fugitives of the forest: The heroic story of Jewish resistance and survival during the Second World War. — Guilford (Conn.): The Lions press, 2009. — XL, 414 p.: ill.

11. Shore M. Conversing with ghosts: Jedwabne, Żydokomuna, and totalitarianism // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 5—28.

12. Shternshis A. Between life and death: Why some Soviet Jews decided to leave and others to stay in 1941 // Kritika. — 2014. — Vol. 15, № 3. — P. 477—504. — DOI: 10.1353/kri.2014.0039.

13. Solonari V. Hating Soviets — killing Jews: How antisemitic were local perpetrators in Southern Ukraine, 1941—42? // Kritika. — 2014. — Vol. 15, № 3. — P. 505—533. — DOI: 10.1353/kri.2014.0041.

14. Solonari V. Patterns of violence: The local population and the mass murder of Jews in Bessarabia and Northern Bukovina, July — August 1941 // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 51—82.

15. Sorokina M. People and procedures: Toward a history of the investigation of Nazi crimes in the USSR // The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — P. 118—141.

16. The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. M. Martin. — Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. — XIV, 265 p.

17. Walke A. Jewish youth in the Minsk ghetto: How age and gender mattered // Kritika. — 2014. — Vol. 15, № 3. — P. 535—562. — DOI: 10.1353/kri.2014.0043.

18. Zeltser A. Differing views among Red Army personnel about the Nazi mass murder of Jews // Kritika. — 2014. — Vol. 15, № 3. — P. 563—590. — DOI: 10.1353/kri.2014.0045.