Михаил Минц

Ellman M. Stalin and the Soviet famine of 1932–33 revisited // Europe-Asia studies. Glasgow, 2007. Vol. 59, № 4. P. 663–693. Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2009. № 2. С. 99—101.

ЭЛМАН М. ЕЩЁ РАЗ О СТАЛИНЕ И СОВЕТСКОМ ГОЛОДЕ 1932–1933 гг.

Ellman M. Stalin and the Soviet famine of 1932–33 revisited // Europe-Asia studies. Glasgow, 2007. Vol. 59, № 4. P. 663–693.

Статья Майкла Элмана (Амстердамская школа экономики) продолжает дискуссию о причинах голода 1932–1933 гг. в СССР и, в частности, о роли Сталина в этих событиях. Публикация выполнена как ответ на статью Р. У. Дэвиса и С. Г. Уиткрофта «Сталин и советский голод 1932–1933 гг.»¹, в свою очередь написанную в ответ на более раннюю работу Элмана «Роль представлений и намерений руководства в возникновении голода 1932–1933 гг. в СССР»². Тем не менее, автор не ограничивается простыми возражениями оппонентам. В своей статье он даёт развёрнутый анализ обсуждаемой проблемы, подробно излагает и обосновывает собственный подход к её изучению, отвечая на доводы своих критиков, вводит в научный оборот дополнительные фактические данные и, наконец, рассматривает феномен голода 1932–1933 гг. в международно-правовом контексте, затрагивая в том числе и вопрос об отношении к этим событиям как к геноциду.

В первой части статьи рассматриваются несколько частных вопросов, в разрешении которых автор расходится с Дэвисом и Уиткрофтом ― прежде всего, сталинская интерпретация голода и её последствия, планы массовых депортаций 1933 года и механизмы репрессий (судебных и внесудебных). Во второй части автор обращается к проблемам более фундаментального характера, а именно анализирует систему представлений, свойственную большевистским лидерам и конкретно Сталину, особенности советской модернизации, возможные подходы к изучению советской истории. Третья часть посвящена правовым вопросам.

Исследовательский подход М. Элмана основывается на принципиальной теоретической предпосылке, согласно которой для того, чтобы правильно интерпретировать поступки Сталина (как и любого другого исторического персонажа), необходимо исследовать его систему представлений,― а они, по мнению автора, оставались большевистскими в своей основе. Это предопределяло оценку происходящих событий в категориях классовой борьбы, а также готовность осуществить индустриализацию любой ценой (невзирая даже на необходимость, как выразился впоследствии генсек, «экономить и на еде»). Те же представления порождали и отношение к крестьянству как к гражданам второго сорта. В применении к конкретной ситуации 1932–1933 гг. это означало продолжающийся экспорт зерна и убеждённость Сталина, будто виновниками голода являются прежде всего действующие в деревне классовые враги, которые заслуживают смерти. Отсюда, в свою очередь, проистекали такие меры, как крайне неохотная и ограниченная помощь голодающим районам, продолжение принудительных хлебозаготовок и попытки пресечь отток населения из Украины и с Северного Кавказа ― районов, в наибольшей степени поражённых голодом. Более того, в 1933 году советским руководством готовились планы новых массовых депортаций крестьян в отдалённые районы страны, поскольку Сталин, оставаясь верным своей идеологии, считал советское государство фактически вовлечённым в войну с крестьянством. От реализации этих планов впоследствии пришлось по большей части отказаться. В первую очередь это было связано с сугубо материальными трудностями, однако, отмечает Элман, учитывая свойственный Сталину стиль правления, трудно себе представить, чтобы в сложившихся условиях голодная смерть не воспринималась генсеком как «эффективный, экономичный способ расправиться с „контрреволюционерами“ (или „антисоветскими эле­мен­та­ми“) и избавиться от „тунеядцев“» (с. 690).

Что касается правовой оценки событий начала 1930-х гг., то Сталин, по мнению автора, может быть признан виновным в массовых преднамеренных убийствах (в современном международном праве это расценивается как преступление против человечности), однако попытки квалифицировать голод 1932–1933 гг. как геноцид упираются в вопрос об определении самого понятия геноцида. Если использовать строгую дефиницию, принятую в международном праве, то действия советского руководства под неё не подпадают. Ситуация меняется, если прибегнуть к смягчённому определению, популярному среди части современных исследователей, однако, как отмечает М. Элман, в этом случае в понятие геноцида неизбежно включаются настолько разнородные события, что оно в значительной степени утрачивает свой первоначальный смысл.

М. М. Минц

---