Hosking G. A. Rulers and Victims: Russians in the Soviet Union. Cambridge (Massachusetts); L.: The Belknap press of Harvard University Press, 2006. xii, 484 p. Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2008. № 4. С. 99—104.
ХОСКИНГ Дж. ПРАВИТЕЛИ И ЖЕРТВЫ: РУССКИЕ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ
Hosking G. A. Rulers and Victims: Russians in the Soviet Union. Cambridge (Massachusetts); L.: The Belknap press of Harvard University Press, 2006. xii, 484 p.
На Западе многие называли Советский Союз „Россией“. Русские также рассматривали его как своё государство. Тем не менее, в конечном итоге Россия фактически разрушила Советский Союз. Как это случилось, и что за страна пришла ему на смену? Этим и другим вопросам посвящена новая монография Джефри Хоскинга ― профессора русской истории Лондонского университета, автора работ «Россия: люди и империя» и «Россия и русские». В своей книге он исследует, что именно означал для русских советский опыт. Один из ключей к решению этой задачи лежит, по его мнению, в мессианизме ― коренящейся в русском православии идее о русских как „избранном народе“. Коммунисты трансформировали это представление в мессианский социализм: советское государство поведёт человечество в новом направлении. Ни одно из этих двух воззрений, впрочем, не соответствовало в полной мере „общинному духу“ русского народа, и их конфликт определил контуры советского мира.
Хоскинг анализирует, как советское государство формировало русскую идентичность, начиная с влияния большевистской революции и Гражданской войны. Он обсуждает суровые неурядицы, последовавшие за коллективизацией и индустриализацией; отношения между этническими русскими и прочими советскими народами; драматическое воздействие Второй мировой войны на идеи родины и патриотизма; разделение „русской“ и „советской“ культуры; культ личности; важность технологии в советском мировоззрении. Центральным для монографии является вопрос о том, что случается с людьми, ставящими свой национальный статус на службу империи. Книга состоит из предисловия, введения, одиннадцати глав и заключения, снабжена предметным указателем и приложениями.
В предисловии автор обращает внимание на парадоксальное на первый взгляд отношение русских к Советскому Союзу, которое, по его мнению, до сих пор ускользало от внимания исследователей. Невзирая на то, что русский язык был государственным языком СССР, а история России преподавалась на всей его территории, и представители нерусских этносов склонны были рассматривать русских как правящую нацию, да и сами русские воспринимали СССР как „своё“ государство,― параллельно с этим постоянно существовала и противоположная тенденция, наиболее ясно обозначившаяся в конце 1980-х гг., тенденция к противопоставлению „России“ и „СССР“, при котором советское государство рассматривалось как чужеродный по отношению к русскому народу фактор, а сами русские ― как жертвы. В своей книге Дж. Хоскинг, столкнувшийся с проявлениями подобного отношения ещё в 1969 году, исследует значение советского опыта для русского самосознания с учётом описанного феномена. В некотором роде предлагаемая книга, несмотря на особенности предмета исследования и изложения материала, может рассматриваться как продолжение другой работы автора ― «Россия: народ и империя, 1552–1917» («Russia: People and Empire, 1552–1917»), опубликованной в 1997 г.
Развивая свою мысль во введении, автор выделяет ещё одну проблему. С одной стороны, русским в советский период было свойственно считать своей родиной именно СССР. Это сочеталось с ослабленным этническим самосознанием, склонностью видеть себя не столько „русским“, сколько „советским“ человеком („Хорошо, что Ю. Гагарин / Не тунгус и не татарин, / Он не хохол и не узбек, / А наш советский человек“). К этому добавлялся особый тип национальной самоидентификации, при котором понятие „русский“ ассоциировалось не с территорией, а с русской культурой, литературой, русской идеей. Как следствие, русские парадоксальным образом оказывались лишёнными „родины“ в привычном понимании, поскольку территория СССР была слишком обширна, чтобы считаться таковой, в то время как территорией одной лишь РСФСР „Россия“ явно не исчерпывалась. Ключ к решению этой загадки автор видит в русском мессианизме. Он подчёркивает, что данная ситуация не уникальна для русских; через это прошли многие большие нации (испанцы в XVI веке, англичане в XVIII–XIX вв., французы в начале XIX в.. немцы в первой половине XX в., американцы ― в настоящее время). Русские, таким образом, являют собою пример нации, использующей служение высшим, сверхнациональным целям как основу собственной идентичности. Это положение Дж. Хоскинг принимает за основу своего исследования.
Автор, однако, оговаривается (с. 8–9), что следует различать две основные формы русского мессианизма: мессианизм православный и социалистический. При всей их взаимосвязи это были две различные идеи, вызывавшие в разные периоды времени различное отношение в народе. Кроме того, оба варианта мессианизма лишь частично соответствовали русскому духу общинности, что вносило в историю русской ментальности дополнительный источник противоречий. Совокупность этих обстоятельств и определяла развитие русского самосознания в XX столетии.
В первой главе своего труда автор анализирует истоки русского национального самосознания. К числу наиболее важных факторов он относит христианский (православный) мессианизм, зародившийся ещё в XV–XVI вв. после падения Византии, а также формировавшуюся на протяжении столетий общинную традицию (отнюдь не только на селе) с характерной для неё круговой порукой, исключавшей индивидуализм и частную собственность. Второй фактор едва ли не более важен, чем первый, поскольку распространение мессианских идей искусственно сдерживалось властями, опасавшимися усиления церкви. Именно традиция общинности стала, по мнению автора, причиной того, что проникновение в Россию в XIX в. социалистических идей привело к возникновению особого, уникального в своём роде социалистического мессианизма. Его превращение в государственную идеологию стало возможным в 1917 г., после крушения монархии и в условиях утраты церковью прежнего авторитета. Впрочем, социалистический мессианизм (как и православный до него) лишь частично удовлетворял общинным ценностям, так что его победа оказалась временной.
Последовавшая за этим Гражданская война имела поистине фатальные последствия для России; их разбору посвящена вторая глава монографии. Среди прочих автор отмечает такие факторы как демографические деформации, милитаризация жизни, привычка к насилию, редукция письменной культуры (в условиях войны слухи и другие формы устной коммуникации приобрели исключительную роль), ослабление церкви и утрата ею живой связи с обществом, особенно с молодёжью (следует также отметить, что поощряемый большевиками церковный раскол привёл впоследствии к резкому усилению консервативных кругов внутри церкви, поскольку любые реформы теперь ассоциировались с „обновленчеством“). В то же время, „малая гражданская война“ 1920–1921 гг. продемонстрировала неприятие массами „трудящихся“ большевистских идей. Идеология „военного коммунизма“ оказалась несовместимой с традиционной системой ценностей, что вынудило большевиков перейти к „новой экономической политике“.
В третьей главе своей книги Дж. Хоскинг анализирует национальную политику большевиков в 1920-е гг., приведшую, по его мнению, к парадоксальным последствиям: провозгласив своей целью построение нового социалистического государства на основе интернационализма и проводя политику коренизации, большевики фактически сохранили прежнюю имперскую систему ценностей, признав русских „старшими братьями“ других советских народов. При этом РСФСР, будучи самой большой из советских республик, не могла стать основой для построения русской национальной государственности, поскольку её границы не совпадали с ареалом проживания русских; к тому же она не имела полноценной системы государственных органов, как другие советские и автономные республики. Тем самым была заложена основа „русского вопроса“ в СССР, оказавшегося впоследствии фатальным для советского государства.
Кульминацией противоборства между Россией крестьянской и Россией советской стала коллективизация, последствия которой автор анализирует в четвёртой главе. На первый взгляд, победу одержал советский строй, однако подобный подход к „построению социализма“ автоматически делал врагами советской власти значительную часть населения страны, что таило в себе серьёзную опасность для режима. В то же время, на рубеже 20-х ― 30-х гг., стали очевидными и другие негативные последствия прежней политики. В условиях растущей международной напряжённости большевики столкнулись с тем, что население СССР, их же усилиями лишённое коллективной памяти в виде традиций, национальных героев, мифов, праздников и ритуалов, не ассоциирует себя с советским строем и не готово защищать его с оружием в руках. Одновременно с началом индустриализации наступил кризис коренизации: большинство специалистов по-прежнему были русскими, а русский язык оставался общесоюзным средством общения. В этих условиях советское руководство начало постепенный возврат к исторической традиции, имперским ценностям и русификаторской политике. Идеи интернационализма и социалистического мессианизма ещё оставались в силе, но борьба за победу „мировой революции“ теперь ассоциировалась с защитой имперских интересов Советского Союза. Эти процессы подробно анализируются в четвёртой и пятой главах монографии.
Начавшаяся в 1941 г. Отечественная война ― ей посвящена шестая глава ― стала временем беспрецедентного в советской истории национального единения. Первоначальное представление о её классовом характере оказалось иллюзорным, что очень остро поставило вопрос о национальной идентичности. Под воздействием этой ситуации советское руководство приняло патриотическую идеологию и продолжило уже начатый процесс возвращения к исторической традиции. При этом, однако, в стране продолжал культивироваться национализм, выделявший русский народ среди прочего населения СССР. Это была опасная тенденция, тем более, что после войны русские ― как впрочем и остальные жители Союза ― вопреки распространённым тогда ожиданиям, столкнулись с очередным ужесточением режима. Такой поворот событий был воспринят как обман, что ещё больше усилило отчуждение населения от власти. Иными словами, вместо того чтобы воспользоваться благоприятной ситуацией 1945 года и попытаться преодолеть те внутренние противоречия, о которых уже говорилось выше, сталинское руководство своей политикой лишь усугубило их.
Последней попыткой соединить нео-Российскую империю с социалистической утопией было правление Н. С. Хрущёва, о котором говорится в восьмой главе. Падение Хрущёва означало её провал, вместе с чем, по словам автора, „испарился наиболее убедительный аргумент в пользу имперской миссии России“ (с. 303). Теперь „у нерусских народов не было больше оснований принимать русское господство. В этих условиях русские стали всего лишь одним из многих этносов в СССР; они были самым многочисленным из советских народов, но их положение оставалось ущербным, чего не испытывали прочие этнические группы. За следующие четверть века даже русские начали сомневаться в том, действительно ли Советский Союз был благом для них“ (там же).
В заключительных главах книги прослеживаются последствия этих процессов. Между серединой 1960-х и серединой 1980-х гг. значение этнической идентичности как основы социального и политического статуса непрерывно возрастало. Для русских, которые всё ещё ощущали себя своеобразной „пансоветской“ нацией, этот процесс стал особенно болезненным. В описываемый период они столкнулись с растущим отчуждением со стороны других народов СССР, однако РСФСР с её переполненными городами и вымирающей деревней по-прежнему не воспринималась ими, в силу описанных выше причин, как малая родина внутри Союза. Дедовщина в вооружённых силах дискредитировала миф о военной мощи СССР ― последний идеал, который ещё мог составить основу для общесоюзной идентичности после того, как идея построения коммунизма была утрачена. Иными словами, советское государство не справлялось с провозглашённой им исторической миссией, а понимание этого подрывало национальное самосознание самих русских.
Перечисленные обстоятельства привели в 1991 г. к распаду Советского Союза; по иронии судьбы, активную роль в этом сыграло российское политическое руководство. На месте СССР возникло новое российское государство. Проблема, однако, состоит в том, что противоречия, которым посвящена реферируемая книга, так и не были разрешены в постсоветский период. Автор констатирует, что русский народ так и не создал новую основу для собственной национальной идентичности, продолжая колебаться между двумя основными альтернативами: построением „нормального“ национального государства европейского типа в новых границах и возобновлением имперской политики, по-прежнему направленной на решение сверхнациональной исторической миссии. Дж. Хоскинг подчёркивает, что за последние пятнадцать лет в политике российского руководства сочетались элементы обоих указанных подходов. Так, признание независимости прежних союзных республик уже само по себе представляло серьёзный шаг к преодолению имперской системы ценностей, открывая возможность для превращения СНГ в инструмент поддержания экономических и культурных связей с бывшими провинциями, аналогичный Британскому Содружеству Наций. С другой стороны, наиболее ярким примером чисто имперского подхода к решению политических вопросов автору представляется политика России в Чечне. Анализируя современные процессы в российском обществе, автор вынужден признать, что Россия с течением времени всё больше склоняется к имперской идеологии, имеющей многовековую историческую традицию, хотя дальнейшие перспективы этого процесса ещё остаются неясными.
М. М. Минц