Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2015. № 4. С. 112—115.
ЛЕБИНА Н. СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: НОРМЫ И АНОМАЛИИ. ОТ ВОЕННОГО КОММУНИЗМА К БОЛЬШОМУ СТИЛЮ. — М: Новое литературное обозрение, 2015. — 483 с.: ил.
Новая книга историка и культуролога Н. Лебиной является расширенным и дополненным вариантом её же монографии «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920—1930-е годы», вышедшей в 1999 г., и представляет собой исследование влияния государственной политики на формирование советской повседневности в период от военного коммунизма до эпохи сталинского большого стиля. Монография включает в себя предисловие, три части (каждая из трёх глав), заключение, примечания, список сокращений и указатель имён, а также подборку фотографий 1920‑х — 1940‑х годов.
Первая часть книги посвящена созданной большевиками системе снабжения населения. Во время Первой мировой войны в российских городах начало складываться некое подобие карточной системы, первым шагом стало появление летом 1917 г. общественных столовых, работавших по карточкам. Большевики, придя к власти, развили эту систему и распространили её не только на продукты, но практически на все товары народного потребления. Объектом распределения стало и жильё. «Распределительные нормы, — пишет Лебина, — лидер большевиков предполагал использовать как инструмент политического принуждения. Ещё в октябре 1917 года В. И. Ленин отмечал: „Хлебная монополия, хлебная карточка… являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов, самым могучим средством учёта и контроля… Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины“» (с. 17).
На протяжении описываемого периода продуктовые карточки то отменялись, то вводились снова в зависимости от экономического климата в стране, вещевые же выдачи продолжались до начала 1920-х годов, даже уже после формального перехода к НЭПу. Что касается жилья, то оно распределялось на протяжении всей советской эпохи, оставаясь в руках государства важным рычагом влияния на сознание и поведение горожанина. Автор описывает рождение и распад первых коммун (в основном на примере Петрограда-Ленинграда) и возникновение такого феномена как коммунальная квартира, где практически вся жизнь человека проходила на виду у соседей.
Система распределения всего и вся очень быстро привела к выстраиванию иерархического общества, в котором мерилом значимости индивида стала его приближённость или удалённость от «кормушки».
Во второй части книги рассказывается о нормах поведения горожан в свободное от работы время, а также о попытках государства регламентировать гендерные отношения и даже интимную жизнь граждан. В первую очередь косвенное нормирование выразилось в борьбе с религией, в том числе с обыденной религиозностью. Церковь была отделена от государства, специальные декреты повлекли за собой секуляризацию актов гражданского состояния; церковный брак, крестины, развод и т. д. отныне не признавались государством. Но такие события как бракосочетание, а особенно рождение ребёнка, требовали хотя бы минимальной торжественности. Отсюда родились попытки создания своих советских норм и обрядов, сопровождающих, например, регистрацию факта рождения и наименования младенца: «красные крестины», «звездины», «октябрины». Родившись в 1920-х годах, эти обряды в народе не прижились надолго, люди продолжали детей крестить, только тайно.
В большей степени государство регулировало отношения между мужчиной и женщиной. Например, процедура развода из довольно простой в 1920-х годах, даже не требующей присутствия обоих супругов на процессе, к 1950-м обросла значительными ограничениями и правилами. Запрет же абортов в 1936 г., дав в руки властей мощный рычаг регулирования частной жизни, привёл не к росту рождаемости (детское население страны продолжало сокращаться), а к увеличению подпольных абортов и самоабортов, несмотря на то, что первые были уголовно наказуемы. «Одновременно власти вынуждены были констатировать с осени 1936 года рост фактов насильственной смерти детей. Более 25% всех убийств в Ленинграде составляло умерщвление младенцев, при этом большинство этих преступлений совершали женщины-работницы» (с. 263). Значительный ежегодный рост числа абортов при незначительном увеличении рождаемости отмечается автором и в 1950-х годах.
Третья часть монографии содержит анализ таких отклонений от нормы, как пьянство, наркомания, суицид и проституция. Лебина отмечает, что малое количество серьёзных исследований этих явлений советской повседневности объясняется засекреченностью до недавнего времени сведений о них, а также нежеланием историков заниматься исследованием девиантного поведения. Однако такие работы необходимы, так как иначе невозможно понять «с одной стороны, тот пафос, с которым в советском государстве всё же велась перманентная борьба с „пережитками“, а с другой — размах их рецидивов на современном этапе» (с. 321).
Ещё в сентябре 1917 г. по городам России прокатилась волна пьяных погромов, зачинщиками которых были солдаты местных гарнизонов. Придя к власти, большевики были вынуждены выработать собственную политику отношения к алкоголю. Поначалу они не предполагали производить спиртное и торговать им, подтвердив в 1919 г. «сухой закон», действовавший в стране с начала Первой мировой войны. Однако полная трезвость не отвечала многолетним привычкам населения принимать алкоголь, чтобы уйти на время от жизненных неурядиц или просто повеселиться. Процветало самогоноварение, к тому же наполнение государственной казны зависело от реализации спиртного. Уже с осени 1925 г. возобновились государственный выпуск и торговля крепкими спиртными напитками. Параллельно началась, не принося особых результатов, бесконечная борьба с пьянством.
Радикальными способами ретретизма (ухода от действительности) были самоубийства и наркомания, масштабы которой увеличились в России с началом Первой мировой войны. После революции наиболее популярным стал кокаин, который во время НЭПа свободно продавался и который «с наслаждением вдыхали не только лица, связанные с криминальным миром, но и рабочие, мелкие совслужащие, красноармейцы, революционные матросы» (с. 356). Автор отмечает, что борьбу с наркоманией советская власть начала раньше, чем с пьянством. Уже в 1924 г. в уголовном кодексе РСФСР появилась соответствующая статья, предусматривающая до трёх лет заключения за хранение и сбыт наркотиков. В 1925 г. стали появляться наркологические диспансеры для лечения наркоманов. Потребление наркотиков уменьшилось уже к 1928 г. Однако в 1930‑х годах система медико-психологической помощи наркоманам была уничтожена. Возрождаться она начала только в 1960-е годы, уже после окончания сталинской эпохи.
В заключении автор приходит к выводу, что нормы и структуры советской повседневности, сформировавшиеся к моменту смерти Сталина, нельзя считать в полной мере коммунистическими. Нормы, порождённые плановой экономикой и политической системой сталинизма, сосуществовали с жёсткой общественной иерархией, тягой к показной роскоши, «почти клерикальными представлениями о нравственности» и т. д. Наиболее серьёзные изменения наметились во второй половине 1930‑х годов, с началом эпохи зрелого сталинизма, когда деградировали многие бытовые практики, сложившиеся в первые десятилетия после Октябрьской революции.
М. М. Минц