Образ Другого — страны Балтии и Советский Союз перед Второй мировой войной: Пер. с лит., эст. / Сост. Р. Крумм, Н. А. Ломагин, Д. Ханов. М., 2012. 206 с. Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2014. № 4. С. 117—121.
ОБРАЗ ДРУГОГО — СТРАНЫ БАЛТИИ И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ПЕРЕД ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНОЙ: ПЕР. С ЛИТ., ЭСТ. / СОСТ. Р. КРУММ, Н. А. ЛОМАГИН, Д. ХАНОВ. — М.: РОССПЭН, 2012. — 206 с.
Реферируемый сборник статей «Образ Другого» под редакцией Райнхарда Крумма (Фонд им. Фридриха Эберта), Н. А. Ломагина (СПбГУ) и Дениса Ханова (Рижский университет им. П. Страдиня) посвящён взаимному восприятию Советского Союза и прибалтийских республик в 1930 е годы и в начале Второй мировой войны. Сборник подготовлен по инициативе Фонда имени Фридриха Эберта международной группой исследователей из России и Прибалтики и таким образом представляет собой нечастую в постсоветской историографии попытку конструктивного научного диалога между национальными научными школами. Авторы сосредоточились главным образом на исследовании образа Другого в прессе, пропаганде и массовом сознании, однако, как отмечают во введении Д. Ханов и Р. Крумм, «у каждой из стран — „участниц“ создания образа этот процесс приводил в действие группы общества — журналистов, учителей, учёных и чиновников, а также обывателя. Таким образом, в этом сборнике даётся анализ не только того, как создавался образ Другого в конкретный период истории, но и говорится об обществе и публичном пространстве, СМИ и о политической культуре четырёх стран» (с. 6).
В первых трёх статьях рассматривается ситуация в Эстонии. Индрек Паавле (Эстонский институт исторической памяти) в статье «Между страхом и надеждой» (с. 16—30) описывает представления эстонцев о международном положении во второй половине 1930 х годов. Статья основана главным образом на полицейских докладах о настроениях в народе, в отличие от большинства предыдущих исследований подобного рода, авторы которых использовали прежде всего прессу. Составление таких докладов было поручено полиции 18 апреля 1934 г., вскоре после государственного переворота и установления авторитарного режима в республике. Как показывает их анализ, эстонцы, опасаясь репрессий, обсуждали события за рубежом охотнее, чем положение внутри страны, однако имевшаяся в их распоряжении информация о происходящем во внешнем мире из-за цензуры в прессе была крайне скудной, а представления о других странах вследствие этого — довольно упрощёнными и зачастую устаревшими. Чрезвычайно распространены были опасения войны и потери независимости, при этом наибольший страх и ненависть вызывала нацистская Германия, поскольку немцы в Эстонии были объектом предубеждений, формировавшихся столетиями, а в 1918 г. страна уже пережила девять месяцев германской оккупации. Советский Союз, хотя и считался страной дикой, азиатской, бедной, агрессивной и непредсказуемой, воспринимался тем не менее как меньшее зло. К тому же серьёзные опасения вызывал только коммунистический режим, отношение к русским как к нации было в целом нейтральным. Ситуация изменилась, причём диаметральным образом, лишь в первый год после присоединения Эстонии к СССР.
Статья Тоомаса Хийо (Тартусский университет, Эстонский институт исторической памяти) посвящена истории эстонской Службы государственной пропаганды — небольшого, но довольно влиятельного органа, созданного в 1935 г. и выполнявшего функции своеобразного «мозгового треста» при правительстве. Лийзи Раннаст-Каск (аспирантка Таллинского университета) в своей статье анализирует освещение советской действительности на протяжении 1935—1940 гг. в двух крупнейших эстонских ежедневных газетах «Постимеэс» и «Пяэвалехт». Во второй половине 1930‑х годов количество публикаций, посвящённых Советскому Союзу, а значит, и доступной эстонским читателям информации о восточном соседе, значительно сократилось. Это было связано не только с жёстким режимом цензуры в СССР, но и с фактической ликвидацией политической журналистики в самой Эстонии после установления диктатуры К. Пятса, получившей характерное название «эпохи безмолвия». Тем не менее положение в СССР, по заключению автора, изображалось обеими газетами в целом объективно, описывались как достижения, так и провалы, читатели имели возможность оценить тоталитарный характер сталинского государства и несоответствие истинных условий жизни в нём его пропагандистскому «фасаду». После заключения советско-эстонского пакта о взаимопомощи 28 сентября 1939 г. тон обеих газет в отношении СССР довольно быстро сменился на хвалебный.
В следующих двух статьях рассматриваются публикации о Советском Союзе в латвийской прессе 1934—1940 гг. Как показано в статье Д. Ханова «Вождь, враг и война» (с. 79—105), такие публикации носили обычно инструментальный характер и были нацелены прежде всего на легитимацию диктатуры К. А. В. Ульманиса и создание его положительного образа по контрасту с процессами, протекавшими в СССР. Как следствие, газеты постоянно подчёркивали, что по ту сторону границы царит атмосфера репрессий и страха, а сообщения о сталинских чистках порой обрастали самыми фантастическими подробностями. Вопрос о том, в какой мере читатели доверяли этим материалам, остаётся открытым.
В. Волков (Даугавпилсский университет, Латвийский университет) анализирует образ СССР в публикациях латвийской русскоязычной газеты «Сегодня», выходившей ежедневно с 17 августа 1919 по 27 июня 1940 г. Материалы, посвящённые Советскому Союзу, печатались в ней довольно часто. Поскольку редакция защищала либеральные европейские ценности, её оценки советской действительности были в целом негативными, но взвешенными. Публиковались и произведения советской литературы, а также статьи авторов, симпатизирующих большевикам. Начиная с 1934 г., когда в самой Латвии был установлен авторитарный режим, критика в адрес СССР стала более осторожной. Осенью 1939 г., после заключения советско-латвийского договора о взаимопомощи, публикация критических отзывов почти полностью прекратилась.
Литва, как показано в статье Алгимантаса Каспаравичюса и Чесловаса Лауринавичюса (Институт истории Литвы, Вильнюс), в межвоенный период находилась в ином положении, нежели Эстония и Латвия. Она не имела прямой границы с Советским Союзом, поскольку Виленский край был захвачен Польшей, в экономическом отношении её значение для советской стороны также было невелико. Поэтому большинство литовцев не воспринимали СССР как источник военной угрозы. Отношение к большевизму, с которым Литва успела познакомиться во время Гражданской войны, было негативным, но образ России и русского народа в целом — в основном положительным, хотя и с определёнными оговорками. Нередким было восприятие СССР как потенциального союзника в противостоянии с Польшей. Этим, в частности, объясняется дипломатическая поддержка литовским правительством советского вторжения в Польшу в сентябре 1939 г.; последовавшее в дальнейшем вовлечение Литвы в советскую сферу влияния и размещение на её территории советских военных баз вызывали определённое беспокойство, но в то же время рассматривались как своеобразная благодарность за возвращение Вильнюса. Резко отрицательное отношение к советскому государству и к русским распространилось в Литве лишь под влиянием начавшихся репрессий после её включения в состав СССР летом 1940 г..
Литовскую тему продолжают статьи Гядиминаса Рудиса и Дангираса Мачулиса, также из Института истории Литвы, посвящённые установлению авторитарного режима А. Смятоны в Литве после государственного переворота 17 декабря 1926 г. и попыткам его легитимации. Г. Рудис, в частности, показывает, что авторитарная политика Смятоны отличалась большой осторожностью, диктатор-националист критически относился к фашизму (особенно к нацизму) и по возможности старался избегать открытых репрессий. Его идеологическая политика, по словам Д. Мачулиса, была нацелена на «традиционный» тип легитимности власти (автор использует терминологию М. Вебера), основанный на обращении к национальным корням.
Завершающая сборник статья Н. В. Савиновой (СПбГУ, Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга) и Н. А. Ломагина, вопреки заглавию, содержит главным образом анализ общественных настроений и представлений о международном положении СССР на материале Ленинграда конца 1930‑х — начала 1940‑х годов.
М. М. Минц