Priestland D. Stalinism and the Politics of Mobilization: Ideas, Power, and Terror in Inter-war Russia. — Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2007. — XII, 487 p. Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2008. № 4. С. 94—99.

ПРИСТЛАНД Д. СТАЛИНИЗМ И ПОЛИТИКА МОБИЛИЗАЦИИ. ИДЕИ, ВЛАСТЬ И ТЕРРОР В МЕЖВОЕННОЙ РОССИИ

Priestland D. Stalinism and the Politics of Mobilization: Ideas, Power, and Terror in Inter-war Russia. — Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2007. — XII, 487 p.

Отношения между идеями и политикой в межвоенной России долго оставались дискуссионной проблемой, и историки резко расходились во мнениях относительно влияния марксизма на сталинскую политику. В своей книге Дэвид Пристланд (David Priestland) предлагает новую интерпретацию большевистских идей и путей их взаимодействия с другими политическими факторами в рассматриваемый период. Анализируя политический дискурс большевистского руководства, он показывает, как различающиеся интерпретации марксизма-ленинизма порождали и оправдывали контрастирующие политические и экономические стратегии. В частности, он прослеживает возникновение стратегии мобилизации, тесно связанной с левыми течениями внутри большевизма. Исследуя эти идеи и стратегии, реферируемая работа проливает новый свет на межвоенную политику большевиков и на истоки сталинского «Большого террора» 1936–1938 гг. Книга состоит из введения, пяти глав и заключения, снабжена библиографией и предметным указателем.

Автор ставит перед собою цель раскрыть идеологический контекст советской политики: «Любое исследование высшей политики сталинской эпохи и особенно — исследование политического насилия конца 1920-х и конца 1930-х гг. безусловно должно принимать во внимание как особенности мышления большевистских лидеров, так и политическую обстановку, внутреннюю и международную… Сталин был политик, стремящийся к максимальному усилению собственной власти, однако его поведение становится более осмысленным, если мы примем во внимание весьма специфический большевистский идеологический контекст, внутри которого он действовал» (с. 4–5).

В своей книге Д. Пристланд различает пять основных течений внутри большевизма, расходившихся в понимании роли элит и широких масс в истории и, что ещё важнее, — роли «политики» (идеология, воспитание, массовый энтузиазм и политическая воля) и «техники» (разработка и внедрение новых научных достижений, изобретений, технологий и методов управления) в построении социализма. В качестве основных автор выделяет два направления; для их обозначения он предлагает свои собственные термины: «оживленчество» (англ. revivalism; от revival — «оживление»; автор специально подчёркивает, что это слово в данном случае используется как буквальный перевод свойственного описываемому течению лозунга об «оживлении» всех сторон советской жизни, т. е. о мобилизации масс для достижения поставленной цели, на которой и делали основной акцент «оживленцы») и техницизм (рационалистическое течение, отдававшее приоритет «технике», а не «политике»). Кроме того, внутри каждого из этих двух движений выделялись популистское и элитарное направления, выступавшие соответственно за демократизм и строгий централизм; представители популистского техницизма были более либеральны, чем популисты-«оживленцы», допуская даже сохранение, по крайней мере временно, отдельных элементов рыночной экономики. К описанным четырём течениям автор добавляет также пятое — «неотрадиционалистское», представители которого, по сути, отказались от прежнего эгалитаризма и предлагали построить своеобразное иерархическое общество с «пролетарской» партийной элитой в качестве правящего сословия. Автор подчёркивает, что предложенная им терминология представляется более адекватной, нежели прежнее различение «правых» и «левых» уклонов и направлений.

Во введении автор обосновывает избранную проблематику и собственный подход к её исследованию. Значительная часть введения посвящена теоретическим рассуждениям о природе большевизма, особенностях идеологии различных большевистских течений, связям между большевизмом и классическим марксизмом и, наконец, влиянию большевистской идеологии на политику сталинского руководства в межвоенный период.

В главе 1 — «Победа и разделение, 1917–1921 гг.» — Д. Пристланд рассматривает процесс выработки отдельных позиций в большевистской политике и дебаты вокруг них в дореволюционный период (1900–1918 гг.) и в годы Гражданской войны и военного коммунизма. Автор показывает, как непростой синтез популистского «оживленчества» и более элитарного варианта большевизма, сформулированный Лениным к концу 1917 г., быстро распался после того, как вождь столкнулся с проблемой построения функционирующего государства и хозяйства, и уступил дорогу комбинации гораздо более элитарного «оживленчества» и техницизма. Здесь же рассматривается реакция левой оппозиции, которая изобрела умеренную форму популистского «оживленчества», составившую впоследствии основу левого большевизма.

Вторая глава монографии посвящена периоду НЭПа (1921–1927 гг.), когда в новых условиях произошло окончательное размежевание между «левыми уклонистами» и их оппонентами, которые впоследствии будут осуждены как «правые уклонисты», т. е., используя терминологию автора, между «оживленцами» и техницистами. После того, как большевистское руководство приступило к прагматическому «отступлению» от политики периода Гражданской войны, представители популистского и элитарного «оживленчества» оказались в оппозиции и попытались совместно противостоять новому курсу в интересах «классовой борьбы» и «продвижения» к социализму.

Далее, в главах 3–5, автор показывает, как позиции, выработанные в послереволюционные годы, развивались в эпоху предвоенного сталинизма и структурировали политические дебаты и стратегии.

В главе 3 рассматриваются события 1928–1930 гг., когда Сталин, отказавшись от прежнего курса, попытался применить в своей политике новую стратегию мобилизации масс для «социалистического наступления», представлявшую собою смесь левых подходов, основанных на популистском и элитарном «оживленчестве», что вызвало сопротивление «правой» оппозиции, защищавшей техницистский подход в политике. Методы, которыми осуществлялся сталинский «Великий перелом», оказались настолько разрушительными, что вызвали хаос в экономике и привели к серьёзному кризису «оживленчества».

О попытках большевиков преодолеть эту ситуацию говорится в следующей, четвёртой главе книги, посвящённой первой половине 1930-х гг., когда популистское «оживленчество» вновь на время уступило дорогу элитарно-«оживленческим», а затем техницистским и либерально-техницистским стратегиям; временами советское руководство, казалось, даже продвигало в неявном виде неотрадиционалистское видение общества. И всё же Сталин, про мнению автора, в какой-то момент забеспокоился, что техницистские и неотрадиционалистские настроения внутри бюрократии, поощряемые его же собственной политикой, тормозят экономическое развитие страны и подрывают его собственную власть; этим и объясняется произошедший в 1934–1935 гг. возврат к «оживленчеству».

Последняя, пятая глава монографии — «Мобилизация и террор, 1934–1939 гг.» — посвящена событиям второй половины 1930-х гг. и в частности содержит детальный поэтапный анализ развития «Большого террора». Автор отмечает, что сталинское руководство было буквально помешано на безопасности и рассматривало внутреннее единство как жизненно необходимое условие в случае возможной войны. При этом кампании по обеспечению безопасности и выявлению «врагов» были тесно связаны с «оживленческими» стратегиями, рассчитанными на то, чтобы гарантировать очистку чиновничества от «правых» и «сомневающихся» и обеспечить таким образом необходимый уровень психологической мобилизации. Кроме того, «Большой террор» не сводился к одной, заранее продуманной, планомерной правительственной кампании и фактически представлял собою «сложный ряд инициатив». Как и следовало ожидать, ситуация вышла из-под контроля центра и «то, что началось как жёсткий вариант типичной „оживленческой“ кампании, нацеленной против чиновников, превратилось в серию массовых репрессий, захлестнувших все уровни общества».

В заключении приводятся основные выводы из проделанной работы. В особом разделе заключения автор даёт беглый сравнительный анализ сталинской политики и политики Мао в Китае, также построенной, хотя и с некоторыми отличиями, на идеях «оживленчества».

В своём исследовании автор обращает внимание на то обстоятельство, что деятельность Сталина в 1920-е — 1930-е гг. определялась двумя основными факторами: с одной стороны — это стремление к построению унитарного строго централизованного полицейско-бюрократического государства с национализированной экономикой и усилению собственной власти, с другой — тот специфический политико-идеологический контекст, в котором он действовал — как до революции, так и после неё. Автор отмечает, что в своём стремлении к поставленной цели Сталин периодически менял свою позицию, выбирая различные варианты «оживленчества», техницизма и временами неотрадиционализма. К тому же ему явно импонировала рационалистическая сторона большевизма, делавшая упор на «научности» марксистской теории и создававшая таким образом основу для «научного» — т. е. техницистского — подхода к построению социализма. В этом, в частности, заключается одно из отличий сталинизма от нацистской доктрины с её открытым иррационализмом. Но в то же время Сталин, как и многие другие большевики, постоянно находился под сильным влиянием идей «оживленчества», в т. ч. популистского, будучи уверен в том, что массовый энтузиазм и инициатива «снизу» в деле продвижения к социализму ничуть не менее важны по сравнению с научно выверенной организацией производства и управления. Этим, по мнению автора, и объясняется его возврат к популистскому «оживленчеству» в первую пятилетку. Практика, однако, показывала, что «оживленчество» и техницизм несовместимы, т. к. поощряемая инициатива снизу подрывает прочность государственной власти (что само по себе было неприемлемо для Сталина) и приводит к хаосу в производстве и управлении, срывая принятые планы. Тем не менее, в 1937 г. Сталин вновь вернулся к «оживленческой» стратегии.

Впоследствии большевистские лидеры предлагали два объяснения «Большому террору» 1937–1938 гг.: необходимость очистить партию от иностранных агентов в преддверии надвигающейся войны и необходимость очистить её от «сомневающихся» и «деморализованных» элементов, якобы подрывающих своей деятельностью общественный энтузиазм и веру в социализм. Автор особо отмечает, что второй мотив является чисто «оживленческим». Что же касается Сталина, то он, по мнению Д. Пристланда, исходил из обоих приведённых соображений, считая, что все «сомневающиеся», если их вовремя не остановить, рано или поздно переходят в лагерь врагов советской власти. Однако возросшая подозрительность вождя привела к тому, что, несмотря на все усилия, новая кампания по выявлению «врагов народа» тоже вышла из-под контроля центра, создавая угрозу стабильности советского строя. Следствием этого стало свёртывание массового террора в 1938 г. и окончательный отказ от популистско-«оживленческой» концепции классовой борьбы.

Результатом сталинского увлечения идеями «оживленчества» были не только массовые репрессии и хаос в государстве, но и дискредитация коммунистических идей как таковых. Таким образом, делает завершающий вывод автор, «хотя Сталин, возможно, и верил в то, что он возрождает к жизни революционный дух, он, вероятно, сделал больше, чем кто-либо другой, чтобы убить его» (с. 431).

М. М. Минц