Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления. М.: РОССПЭН, 2010. 367 с. Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2011. № 3. С. 78—82.
ВИОЛА Л. КРЕСТЬЯНСКИЙ БУНТ В ЭПОХУ СТАЛИНА: КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ И КУЛЬТУРА КРЕСТЬЯНСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ. — М.: РОССПЭН, 2010. — 367 с.
Книга канадского историка Линн Виолы (университет Торонто) посвящена переломному моменту истории СССР — коллективизации сельского хозяйства. Рассматривая борьбу советского крестьянства против коллективизации как гражданскую войну между городом и деревней, автор на основе архивных материалов исследует активные и пассивные, повседневные формы и стратегии крестьянского сопротивления в СССР 1930‑х и последующих годов. В своей работе Виола опирается на исследования ряда зарубежных историков крестьянства, в частности, на труды Дж. К. Скотта. Как отмечается во введении, «в эпоху коллективизации наиболее отчётливо выступает феномен, который можно обозначить как культуру сопротивления — присущий крестьянству особый стиль коммуникации, поведения и взаимодействия с элитами, характерный для всех времён и стран» (с. 13). Изучение этого феномена имеет особое значение для понимания истории и культуры крестьянства в целом, поскольку акты крестьянского сопротивления — это один из тех редких случаев, когда крестьяне «высказываются в полный голос»: «Мосты, ведущие нас к пониманию крестьянского мира, складываются из таких элементов его сопротивления, как дискурс, стратегия поведения, действия, в свою очередь находящих выражение в слухах, фольклоре, культуре, символической инверсии, пассивном сопротивлении, насилии и бунте» (с. 13).
Насильственная коллективизация была попыткой большевиков, правивших от имени пролетариата, составлявшего в аграрной России меньшинство, практически покончить с крестьянством, лишив его независимости и превратив в сельский пролетариат. Автор называет это внутренней колонизацией деревни, причём не только экономической, но и культурной, имеющей своей целью не столько даже получение от крестьян сельскохозяйственных продуктов, сколько фактическое уничтожение сложившейся веками крестьянской культуры. Л. Виола утверждает, что корни сопротивления находились не в каких-то отдельных социальных слоях, а в крестьянской культуре как таковой (причём не только российской).
Нельзя сказать, что социокультурные отношения в деревенской жизни совершенно не менялись. Большие изменения произошли во время и после Гражданской войны. В деревню вернулись демобилизованные, а также многие крестьяне-рабочие из города, принеся с собой новые идеи, привычки, манеры (часто именно они становились оплотом новой власти, деревенскими активистами). Несмотря на лишения, которые принесли деревне войны, людские и материальные потери, к середине 1920‑х годов началось повсеместное выравнивание социального статуса крестьян: доля бедняков сократилась примерно с 65% почти до 25%, в то же время обеспеченных крестьян стало на 10—12% меньше. Главной фигурой на селе стал середняк, что послужило укреплению крестьянской сплочённости в деревенской общине, хотя в обычное время крестьяне всё же не представляли собою какой-то особенно сплочённой массы, разделяясь по уровню обеспеченности, полу, возрасту, принадлежности к различным семейным кланам. Молодёжь часто стремилась освободиться от патриархальных уз, однако большинство крестьян, особенно женщины, держась за привычные понятия хозяйства, семьи, брака и веры, пытались пережить нахлынувшие перемены. Тем не менее, в ответ на репрессивную политику государства, в период кризиса, угрожавшего самому существованию крестьянства, большинство членов этого достаточно пёстрого общества оказалось способным сплотиться в борьбе за свои традиции, веру и средства к существованию.
Отношение крестьян к коллективизации ярче всего иллюстрируют слухи, носившиеся по деревням в те годы. На первый план вышли апокалиптические настроения, распространившиеся вскоре после революций 1917 г. и наиболее адекватно отражавшие окружающую действительность: конец старого миропорядка, разруху, голод, повсеместное насилие. Шептались о падении нравов в создаваемых колхозах, что порождало «в сознании сельчан нечестивую триаду коммунизм — Антихрист — сексуальный разврат» (с. 286—287). Этому способствовала и позиция большинства священников, поддерживавших и укреплявших слухи о конце света. В умах крестьян коллективизация ассоциировалась с крепостным правом, большевики — с новыми помещиками. В этих условиях многие люди обратились к старым религиозным обычаям и идеям, находя в них духовную поддержку и оправдание своему бунту.
Одной из форм самозащиты крестьян было самораскулачивание и разбазаривание (уничтожение или продажа собственного имущества и скота, чтобы изменить свой социально-экономический статус). Другая форма — объединение крестьянских общин для поддержки своих членов, причисленных к кулакам, так как кулаком мог быть объявлен практически каждый. Крестьяне пришли к выводу, что термин «кулак» не разделяет их, а служит неким уравнивающим инструментом. В каждой деревне звучала фраза «У нас кулаков нет». Миллионы крестьян выбрали как способ самозащиты бегство в тайгу, степь или город. Многие писали письма, обращаясь за помощью в вышестоящие инстанции и призывая власть к справедливости. Зачастую эти формы самозащиты носили коллективный характер, ещё более объединяя деревню в борьбе против государства и его представителей. Но «своими действиями крестьяне позволяли государству изменить социальный облик деревни в соответствии с навязываемой им порочной политической логикой, согласно которой протестовать — значило быть кулаком. Таким образом государство „окулачило“ деревню, после чего могло начать войну против всего крестьянства» (с. 126).
Государственный террор вызвал в ответ террор крестьянский (поджоги, угрозы, самосуды), причём размах второго напрямую зависел от жестокости первого. Именно так было в Центрально-Чернозёмной области, где крестьянские бунты достигли угрожающих масштабов, так как именно там репрессии против крестьян практически вышли из-под контроля, что заставило коммунистов на XVI партийном съезде в июне 1930 г. назвать этот регион «областью перегибов». Крестьянский террор опирался на нормы справедливости и возмездия, как их представляли крестьяне, которые прибегали к нему лишь в самом последнем случае, когда все обращения к администрации и судебным органам не приносили желаемого результата, это был своего рода акт отчаяния. По мнению автора, методы террора и выбор жертв говорят о настоящей гражданской войне против государства, внутри которой развернулась вторая, подчас ещё более жестокая гражданская война против сельских должностных лиц и активистов, принявших советскую власть. Однако для государства крестьянский террор был скорее выгоден, чем опасен, так как позволял оправдать раскручивающийся маховик репрессий.
Именно актом отчаяния считает Л. Виола волну крестьянских восстаний, прокатившуюся по советской деревне в 1929—1930 гг., когда «ОГПУ зафиксировало 22 887 „актов террора“, направленных против местных партработников и крестьян-активистов, в том числе более 1100 убийств» (с. 290). В 1930 г. более 2 млн. крестьян участвовало в 13 754 массовых выступлениях. Причём наибольший размах крестьянские волнения приняли на юге страны, в чернозёмных зерновых районах, где крестьянам было что терять.
Самым ярким актом открытого сопротивления был бабий бунт. Автор объясняет это тем, что именно в жизнь женщины коллективизация вторглась грубее всего: под угрозой разрушения оказались не только домашнее хозяйство, приусадебный участок и скот, но также воспитание детей, и более того — семья. Поэтому часто именно женщины возглавляли и направляли крестьянское сопротивление, тем более что среди крестьян ходил слух, будто сопротивляющуюся коллективизации женщину власти «не тронут». Власти же относились к таким бунтам как к спонтанным вспышкам женской истерии и приписывали их возникновение инициативе кулаков, священников и подкулачников, отрицая тем самым женскую самостоятельность, принижая значимость и размах крестьянских выступлений. Автор считает, что последствия этого великого крестьянского бунта, равного которому в Советской России больше не было ни в селе, ни в городе, его жестокое и кровавое подавление повлияли и на репрессии 1937 г., и на всю дальнейшую жизнь страны.
Одним из последних ответов крестьян на коллективизацию стало пассивное сопротивление (отлынивание от работы, халатность, воровство, возделывание личных участков), которое продолжалось долгие годы после её завершения, практически всё время существования советской власти. Именно оно, оказавшись наиболее эффективным способом воздействия на власть, вынудило её отказаться в конце концов от части своих принудительных методов и сыграло «ключевую роль в расшатывании основ социалистической экономики на селе и в торможении её дальнейшего развития и модернизации» (с. 290).
М. М. Минц