- Рот-Эй К. Московский прайм-тайм: как Советский Союз построил медиаимперию, которая проиграла культурную Холодную войну.
Roth-Ey K. Moscow prime time: how the Soviet Union built the media empire that lost the cultural Cold War. — Ithaca: Cornell univ. press, 2014. — IX, 315 p.: ill.
- Ловелл С. Россия в эпоху микрофона: история советского радио, 1919—1970.
Lovell S. Russia in the microphone age: a history of Soviet radio, 1919—1970. — Oxford: Oxford univ. press, 2015. — XII, 237 p.: ill.
- Эванс К. Э. Между «Правдой» и «Временем»: история советского Центрального телевидения.
Evans Ch. E. Between Truth and Time: a history of Soviet Central Television. — New Haven; L.: Yale univ. press, 2016. — XVIII, 340 p.
По истории советской массовой культуры и массовых коммуникаций в последние годы вышло сразу несколько работ. Наиболее широкую проблематику рассматривает Кристин Рот-Эй (Школа славянских и восточноевропейских исследований Университетского колледжа Лондона). Её монография хронологически охватывает 1950‑е — 1970‑е годы, тематически — прежде всего историю советского кино, радио, телевидения, в меньшей степени — печатных СМИ (1). Источниковую базу исследования составили фонды нескольких российских (ГАРФ, РГАЛИ, РГАНИ, РГАСПИ, Центральный архив общественно-политической истории Москвы, Гостелерадиофонд) и украинских архивов, фонд радио «Свобода» в будапештских Архивах открытого общества, а также материалы устной истории, включая интервью, собранные самой К. Рот-Эй в Москве, Санкт-Петербурге и среди российских иммигрантов в США. Книга состоит из введения, пяти тематических глав и краткого эпилога.
На протяжении 1950‑х — 1970‑х годов советские средства массовой коммуникации развивались поистине невиданными темпами. Если в 1950 г. в стране насчитывался один телевизор на 12 тыс. человек, то в 1980 г. — уже один на четверых. Число радиоприёмников к 1970 г. достигло 95 млн. — в семь раз больше, чем в 1950 г. Суммарный тираж популярных журналов за то же время вырос в 14 раз и к 1970 г. достиг 2 млрд. 600 млн. экземпляров. Число ежегодно продаваемых билетов в кино в 60‑е — 70‑е годы нередко превышало 4 миллиарда. Общие тенденции были во многом сходны с тем, что происходило за пределами Союза, тем более что его культурная изоляция от остального мира не была полной даже при позднем Сталине, а после 1953 г. культурный обмен неуклонно расширялся. Это сходство характерно как для положительных, так и для отрицательных сторон массовой культуры. Преобладание развлекательной продукции над культурным просвещением тревожило не только советских, но и западных интеллектуалов. Общим было и беспокойство по поводу начавшейся глобализации культуры: европейцам в послевоенный период важнейшей угрозой в этой области казалась американизация, советским идеологам — «пагубное влияние» Запада в целом.
Культурная обособленность СССР проявлялась прежде всего в самосознании. Развитие массовых коммуникаций рассматривалось как важная государственная задача, её конечной целью считалось приобщение широких масс населения к достижениям отечественной и мировой культуры. Хрущёвская программа построения коммунизма предполагала постепенное стирание грани между физическим и умственным трудом, а значит, и между интеллигенцией и рабочим классом. Позже, уже при Брежневе, развитие массового радио- и телевещания преподносилось как важное достижение в повышении благосостояния трудящихся. «Массовая культура» считалась характерной особенностью капиталистического мира, применительно к советскому обществу этот термин не использовался.
Парадокс послевоенной культурной истории СССР состоит, таким образом, в том, что советское руководство, выстраивая инфраструктуру массовых коммуникаций, основывалось на своих собственных концепциях, но при этом фактически решало ту же задачу, что и западные правительства в тот же период. Более того, созданная в СССР гигантская медиаимперия, одна из крупнейших в мире, в конце концов, вопреки усилиям властей, начала развиваться в том же направлении, что и мировая массовая культура. С этой точки зрения несомненный успех советского проекта в области массовых коммуникаций оказался одновременно и его провалом. Это отражено и в заглавии книги.
Историю советского радиовещания в её политическом и социальном контексте подробно исследует Стивен Ловелл (Королевский колледж, Лондон) (2). Его работа охватывает период начиная с первых экспериментов в области радиотелефонии в 1919—1920 гг. и заканчивая 1970‑ми годами, когда значение радиовещания стало заметно снижаться в связи с распространением телевидения.
Автор отмечает, что историю радио не следует сводить к одной лишь технической её составляющей; не следует и рассматривать её только как производную от истории советского государства в целом. Социальные и политические перемены 1920‑х — 1960‑х годов, безусловно, отразились на советском радиовещании, но и само радио, в свою очередь, сыграло важную роль в формировании советского человека и эволюции его мировоззрения. Это влияние было ощутимым уже в 1930‑е годы, несмотря на заметное отставание СССР от западных стран в темпах радиофикации, и только усилилось после Второй мировой войны. Причём если в сталинские годы сеть проводных «радиоточек» с единственным каналом сделала радиовещание инструментом централизованной государственной пропаганды, насаждавшим единообразие мнений просто в силу собственных технологических особенностей, то распространение беспроводного вещания в послевоенный период, напротив, способствовало раскрепощению советского общества, поскольку слушатели впервые получили сначала элементарную возможность выбрать программу или просто выключить радиоприёмник, а впоследствии — и возможность принимать передачи из-за границы.
В англоязычной историографии книга Ловелла является первым комплексным исследованием по истории советского радиовещания, в предшествующей литературе затрагивались лишь отдельные составляющие этой проблематики. В отечественной науке данный вопрос изучался гораздо активнее, первые фундаментальные работы появились ещё в советский период, они не утратили своего значения и сегодня. Тем не менее, как отмечается во введении, советские и современные российские публикации отличаются известной неполнотой, поскольку их авторы сосредотачиваются в основном на технологической и институциональной истории радиовещания. Содержание радиопередач анализируется довольно редко, а влияние их на аудиторию и другие социальные аспекты истории советского радио и вовсе остаются почти не исследованными.
Монография основана на документах центральных и местных архивов, сохранившихся аудиозаписях радиопередач из Российского государственного архива фонодокументов, а также воспоминаниях работников советского радио. Источники по истории радиовещания отличаются значительной фрагментарностью, это обусловлено особенностями технологии и характерно не только для Советского Союза, но и для западных стран, где радиовещательные компании нередко уничтожали старые звукозаписи просто из-за нехватки свободного места. В СССР значительная часть документов межвоенного периода, хранившихся в Москве, была уничтожена в октябре 1941 г. Этот пробел отчасти восполняют личные фонды, а также местные архивы, особенно нижегородские, поскольку крупнейшими центрами радиовещания после Москвы были Горький и Ленинград. Запись радиопередач на магнитофон в 1930‑е годы практиковалась крайне редко и регулярно стала применяться лишь в послевоенный период. Тем не менее, даже с поправкой на перечисленные факторы, существующий массив источников позволяет изучить историю советского радио, в т. ч. и довоенную, достаточно подробно и всесторонне.
Структура книги выстроена по проблемно-хронологическому принципу, автор последовательно рассматривает различные аспекты истории советского радиовещания на фоне эволюции технологий и политического контекста: первые эксперименты 1920‑х годов, построение проводной широковещательной сети в 30‑е годы, роль радио в довоенном СССР, вещание в годы войны, технологические инновации послевоенного периода (беспроводное вещание, магнитофоны, вещание в записи), изменения в отношении слушателей к радиовещанию в послевоенные годы. В эпилоге кратко описывается дальнейшая эволюция советского и постсоветского радио в 1970‑е — 2000‑е годы. Выводы автора излагаются в заключительных разделах к главам.
В межвоенный период радиовещание в СССР, как и в других странах, переживало время своего становления и поисков формы. Это касалось не только технической стороны вопроса (построение радиосети, тем более на огромной территории Советского Союза, требовало колоссальных усилий и инвестиций), но и содержательной (по вопросу о том, что и как передавать по радио, единого мнения тоже не было). Поскольку развитие эфирного вещания тормозилось технологической отсталостью страны, основная ставка в 1930‑е годы была сделана на проводные радиосети. К началу Отечественной войны в стране действовало около 5 млн. 800 тыс. проводных радиоточек, тогда как радиоприёмников насчитывалось всего около 1 млн. В военные годы это обернулось для советского руководства своеобразным преимуществом, поскольку сделало возможной максимальную централизацию новостного вещания и пропаганды. На протяжении 1941—1945 гг. влияние радио на советское общество достигло, по оценке автора, своего пика. Это было связано как с его способностью наиболее оперативно доставлять последние новости даже в удалённые районы страны, так и с определённой демократизацией вещания: именно во время войны по радио стали достаточно регулярно передавать выступления простых советских граждан. В конце войны в распоряжении радиокорреспондентов появились трофейные немецкие магнитофоны, что заметно расширило их технические возможности. Эфирное радио использовалось для вещания на оккупированные территории и пропагандистских передач на немецком языке, адресованных солдатам противника. От ответной германской пропаганды советских слушателей «защищало» прежде всего отсутствие приёмников, хотя ещё в конце 1930‑х годов предпринимались и первые эксперименты по установке передатчиков-«глушилок» для противодействия зарубежному вещанию.
Необходимость наращивать эфирное вещание была в полной мере осознана уже в первые послевоенные годы, но его развитие ещё довольно долго сдерживал дефицит дешёвых бытовых радиоприёмников, которые появились в достаточном количестве только после смерти Сталина. Годы «оттепели» автор оценивает как своеобразный «золотой век» советского радиовещания, в этот период оно не только получило обновлённую технологическую базу и бо́льшую, чем раньше, свободу в том, что касалось содержания и стилистики передач, но и пользовалось наибольшей востребованностью среди слушателей. Возможность выбора радиостанции привела к заметной дифференциации аудитории, нехарактерной для сталинской эпохи: уже в 1960‑е годы социологи отмечали, что предпочтения слушателей отчётливо коррелируют с их социальным происхождением и уровнем образования. Отмечалось также, что лица интеллектуальных профессий по-прежнему предпочитают радио набирающему популярность телевидению. Это свидетельствовало о радикальном изменении общественной функции радио, которое на заре советского широковещания воспринималось скорее как технология, объединяющая и унифицирующая население. Продолжала функционировать и система проводного вещания — в модифицированном виде, с новыми трёхканальными приёмниками вместо прежних одноканальных «тарелок»; многие слушатели старшего поколения продолжают пользоваться ими даже сегодня. Определённую популярность получили и иностранные радиостанции, однако, как показывают источники 1970‑х годов, большинство слушателей в этот период ещё воспринимали их как «антисоветские», хотя и жаловались на то, что многие новости передаются по «Голосу Америки» раньше, чем по советскому радио. Влияние последнего на аудиторию, по заключению автора, оставалось таким образом, весьма значительным и в эпоху «развитого социализма».
Истории советского телевидения посвящена недавно увидевшая свет книга Кристины Эванс (Висконсинский университет в Милуоки, США) (3). Ввиду обширности изучаемого материала автор ограничила своё исследование рядом передач, выходивших по Первой программе Центрального телевидения. Тематически её монография, как и работа Ловелла, охватывает не только техническую и институциональную историю советского телевещания, но и содержание выходивших передач, которое, в свою очередь, анализируется в общем социально-политическом контексте того времени. Последний влиял на развитие советского ТВ в нескольких отношениях. С одной стороны, свёртывание «оттепели» и резкое ужесточение репрессивной политики и цензурных запретов во второй половине 1960‑х годов, вкупе с отказом от хрущёвской программы построения коммунизма и отсутствием новых масштабных научно-технических прорывов, породили в образованных слоях населения ощущение крушения надежд, о чём было хорошо известно партийно-государственному руководству, которое, опасаясь за собственную легитимность, вынуждено было искать новые пути для взаимодействия с обществом. Работникам телевидения это открывало достаточно широкие возможности для экспериментов, хотя и в определённых идеологических рамках, в т. ч. для развития развлекательных программ. С другой стороны, советское телевидение не было полностью изолировано от заграницы, в СССР активно заимствовались и переосмысливались иностранные форматы передач — главным образом восточноевропейские, которые, в свою очередь, нередко были заимствованы из Западной Европы. Общий контекст, в котором развивалось телевещание по обе стороны от железного занавеса, также обнаруживает определённые черты сходства, поскольку западный мир в 1970‑е годы тоже переживал, в другой форме и на другой основе, продолжительный консервативный ренессанс. Понимание этого контекста позволяет глубже и отчётливее изучить своеобразие советского ТВ — по сравнению как с капиталистическими странами, так и с просоветской Восточной Европой.
Хронологическими рамками исследования являются т. н. «долгие 70‑е годы» — с конца 1960‑х до середины 1980‑х годов, т. е. от свёртывания «оттепели» до начала Перестройки, когда горбачёвская политика «гласности» ознаменовала начало новой эпохи в истории отечественного ТВ. Автор отмечает, что распространённое до сих пор представление о советских 70‑х годах как о «застое» нуждается в серьёзной корректировке. Не отказываясь от этого термина полностью, она относит его скорее к истории массового сознания, поскольку в политическом, экономическом, научно-техническом и культурном отношениях брежневский период был в действительности весьма насыщенным. История телевидения, где строгий цензурный контроль сочетался с поощрением творческих экспериментов, наглядно это подтверждает.
Книга состоит из введения, семи тематических глав и эпилога. В первой главе автор анализирует представления о творческом потенциале и преобразующей общество силе телевидения, бытовавшие ещё в 1950‑е годы и сохранившие популярность среди телевизионщиков в более поздний период, когда телевизор действительно появился в каждом доме. Эти идеи оказали немаловажное влияние на содержание и стилистику передач. Программная политика первого канала описывается во второй главе. Во второй половине 1960‑х годов руководство Центрального телевидения использовало для её корректировки социологические исследования аудитории. После 1970 г. эти исследования были по большей части прекращены, однако телевидение и в этот период продолжало подстраиваться под предпочтения зрителей, вплоть до показа аполитичных развлекательных программ в вечерние часы. Третья глава посвящена изменениям в сетке вещания накануне и в дни государственных праздников. Эта практика зародилась ещё в 1960‑е годы и составляла одну из отличительных особенностей советского телевидения по сравнению не только с западным, но и с восточноевропейским. В главах с четвёртой по седьмую анализируются новостные передачи, первые советские мини-сериалы (на примере «Семнадцати мгновений весны») и, наконец, телевикторины («КВН», «Что? Где? Когда?»).
В эпилоге кратко описывается дальнейшая эволюция советского телевидения в годы Перестройки и российского — в постсоветский период. Автор показывает, что при всех отличиях перестроечного ТВ от брежневского, а современного российского — от советского в целом в развитии отечественного телевещания прослеживается и отчётливая преемственность. Такие новостные передачи второй половины 1980‑х годов, как «Взгляд», «Двенадцатый этаж», «До и после полуночи», выглядели беспрецедентными для того времени и резко контрастировали с традиционной программой «Время», но их неформальная стилистика во многом основывалась на опыте телевикторин и музыкальных программ 70‑х годов. Более того: преимущества передач в прямом эфире обсуждались ещё в конце 50‑х — начале 60‑х годов, однако практическая реализация этого подхода в 80‑е также учитывала опыт брежневской эпохи (использование специальных технических и стилистических приёмов с целью обеспечить эффект присутствия и убедить зрителя в том, что передача действительно идёт в прямом эфире без заранее утверждённого сценария).
В свою очередь преемственность между советским и современным российским телевидением прослеживается как на персональном уровне (многие работники телевидения перестроечного поколения продолжали успешно работать и в последующие годы, некоторые из них вошли в сегодняшнюю телевизионную «элиту»), так и на концептуальном. Наиболее явственными отличиями от советского периода являются коммерциализация телевидения и лавинообразное увеличение числа каналов. В то же время многие другие тенденции последних лет (относительная свобода развлекательных программ при сохранении идеологического диктата в новостях, поиски «национальной идеи» с заменой марксизма на определённым образом понимаемый «патриотизм» и др.) отчётливо восходят к 1970‑м и даже к 1960‑м годам. В условиях путинской «управляемой демократии» советский опыт, таким образом, по-прежнему остаётся востребованным.
Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История / РАН. ИНИОН. Центр социальных науч.-информ. исслед. Отд. истории. М., 2017. № 3. С. 137—145.