Новая книга Н. Лебиной посвящена гендерным отношениям в СССР в период хрущёвской «оттепели» и в первые годы после смещения Н. С. Хрущёва, вплоть до 1968 г., когда ввод советских войск в Чехословакию спровоцировал новую волну идеологических запретов и ограничений. Как отмечается во введении, общая модель взаимоотношений между полами в этот период уже разработана в социологии; задачу своей книги автор видит в том, чтобы наполнить эту модель конкретным историческим материалом.
Источниковая база работы отличается значительным многообразием и включает в себя нормативные и делопроизводственные документы центральных и местных органов государственной власти, КПСС и ВЛКСМ, центральную и региональную периодику, материалы социологических опросов, отчёты предприятий лёгкой промышленности и родильных домов, экономические обзоры, источники личного происхождения (наибольший интерес, по словам автора, представляют воспоминания литераторов-«шестидесятников»), художественную литературу и кинофильмы изучаемой эпохи.
Структурно книга состоит из введения, 10 глав и заключения. Главы сгруппированы вокруг двух основных блоков проблем. Первый блок (первые пять глав) связан с телесным началом, здесь рассматриваются такие вопросы, как практики знакомства, сексуальность, брачный церемониал, контроль над репродуктивностью, отношение к измене и разводу и др. Второй блок (вторые пять глав) связан с модой, автор рассматривает её эволюцию в СССР 1960‑х годов, взаимосвязь с общемировыми тенденциями и специфически советскими реалиями, такими как дефицит.
В первой главе, посвящённой танцам и танцплощадкам в СССР, подробно прослеживаются изменения в отношении советского руководства к этому виду развлечений, не только при Хрущёве, но и в 1920‑е — 1940‑е годы. Начиная с середины 1950‑х годов идеологические ограничения, связанные с танцами, были существенно ослаблены, список «разрешённых» танцев неуклонно расширялся, попытки властей контролировать эту сферу принимали чаще форму регламентации, а не запретов. Это способствовало преодолению настороженного отношения к танцам как к «неправильному» времяпрепровождению, распространённого в сталинские годы. По опросам 1961–1962 гг., на танцы регулярно ходили 21,4% респондентов, в том числе 51,5% опрошенных в группе от 16 до 24 лет, а по данным опроса, проведённого в 1962 г. в ленинградском Дворце бракосочетаний, на танцах в клубе познакомились 27,2% пар, не считая ещё 5,7%, познакомившихся на домашних вечеринках, на которых в то время тоже часто танцевали. Это в корне противоречило прежним идеологизированным представлениям о том, что любовь является продолжением производственных отношений: «Больше половины респондентов не были связаны ни совместной работой, ни учёбой, ни даже местом жительства» (с. 16).
Сексуальной сфере посвящена вторая глава. На протяжении второй половины 1950‑х — первой половины 1960‑х годов тема сексуальности в советском обществе стала заметно менее табуированной, а отношение к добрачным половым связям — более терпимым, чем в предшествующий период. Это отразилось и в языке, поскольку появление самого слова «секс» и его производных в советском обиходе зафиксировано именно в 60‑е годы.
В том, что касалось процедуры бракосочетания, реформы 50‑х — 60‑х годов были, как показано в третьей главе, направлены скорее на ограничение приватности. В сталинский период официальная процедура регистрации брака была обставлена максимально буднично (чаще всего в отделе милиции, причём регистрация браков и, к примеру, смертей могла осуществляться одновременно в одном и том же помещении), любые сопутствующие обрядовые традиции тщательно искоренялись (вышли из употребления даже обручальные кольца, обряды «красной свадьбы» 1920‑х годов не прижились), а проведение домашних свадебных торжеств практически исключалось дефицитом и сложными жилищными условиями. Хрущёвская борьба с церковью, напротив, сопровождалась внедрением новой советской свадебной обрядности. С этим, в частности, было связано поощрение публичной и торжественной процедуры бракосочетания (с 1959 г. в крупных городах начали открываться дворцы бракосочетаний), возвращение колец и строгого дресс-кода для жениха и невесты и т. д. К этому же времени относится и возобновление практики свадебных застолий, сначала в домашней обстановке, позже также в ресторанах.
Отношение властей к сексуальности было тесно взаимосвязано с отношением к вопросам деторождения. Как отмечается в четвёртой главе, посвящённой в основном абортам и контрацепции, в 30‑е — начале 50‑х годов власти по сути отрицали секс ради удовольствия, поскольку аборты в 1936 г. были запрещены, а средства контрацепции производились в недостаточном количестве и на официальном уровне рассматривались исключительно как крайняя мера по предотвращению аборта, но не как средство контроля репродуктивности и планирования семьи. Стремительный рост числа нелегальных абортов, часто с тяжёлыми последствиями для здоровья женщины, заставил советское руководство изменить свою политику почти сразу после смерти Сталина: уже в 1954 г. была отменена уголовная ответственность для женщины, сделавшей аборт, а в 1955 г. отменён запрет на аборты без медицинских показаний. Принимались меры и по наращиванию производства контрацептивов, однако темпы роста их производства автор оценивает как недостаточные. Медленно происходило освоение новейших технологий, уровень осведомлённости населения о средствах контрацепции также оставался невысоким.
Заметным консерватизмом власти отличались и в отношении к разводам, этот вопрос разбирается в пятой главе. Хотя значительная часть населения на рубеже 50‑х — 60‑х годов уже склонялась к необходимости упростить процедуру развода, на практике это произошло лишь после смещения Хрущёва: только в декабре 1965 г. была отменена обязательная публикация объявлений о разводе в местной прессе, а сама процедура развода была серьёзно упрощена в новом Кодексе законов о семье и браке 1969 г.
Переходя к блоку вопросов о материальной стороне гендерных отношений, автор в шестой главе описывает развитие косметики и средств гигиены в СССР. На официальном уровне предпочтительной при Хрущёве ещё объявлялась естественная красота, а не искусственная. Тем не менее власти уже не могли сдержать распространение западной моды на новые причёски, расширялось производство разнообразных косметических средств (этому способствовало и развитие химической промышленности), появились первые врачи-косметологи.
Новый импульс в 50‑е — 60‑е годы получило и развитие советской «высокой моды» (седьмая глава). Производство дорогой модной одежды для представителей элиты (политической и культурной) возникло ещё в середине 1930‑х годов и возобновилось после окончания войны, однако за границей тогдашний советский стиль одежды воспринимался уже как анахронизм, слишком пышный и тяжеловесный (мужской костюм был к тому же и весьма однообразным). Во второй половине 50‑х годов выбор модной одежды, особенно женской, стал гораздо более широким, а в её стилистике, особенно с начала 60‑х, начали учитываться тенденции мировой моды. Мужской костюм развивался гораздо медленнее, но также претерпел определённую эволюцию в том же направлении.
С производством одежды широкого потребления дела обстояли намного хуже, поскольку приоритетным оставалось развитие тяжёлой промышленности, а не лёгкой. Как следствие, в эпоху, когда на Западе подавляющее большинство населения уже одевалось в магазинах готового платья, а индивидуальный пошив превратился в дорогую нишевую услугу, в СССР готовой одежды выпускалось крайне мало, да и качество оставляло желать лучшего из-за нехватки современного оборудования. Ещё бо́льшим дефицитом являлись качественная обувь и нижнее бельё, особенно мужское. Стараясь хотя бы частично выправить эту ситуацию, власти расширяли сеть ателье, так что индивидуальный пошив в послевоенные годы приобрёл уже достаточно массовый характер, но и это не позволяло в полной мере удовлетворить потребности населения; качество одежды, как правило, также было невысоким. Дефицит отечественной обуви восполнялся закупками за границей, сначала в странах «народной демократии», позже также в Австрии и Великобритании, однако импортная обувь для значительной части советских граждан была просто не по карману. Производство обуви сопоставимого качества на советских предприятиях было освоено лишь с большим запозданием. Ещё одной мерой по преодолению дефицита одежды была публикация в популярных журналах готовых выкроек для пошива модной одежды в домашних условиях. Тем не менее для значительной части населения важным источником новой одежды оставались частные мастера (в том числе нелегальные), а также появившиеся в хрущёвские годы фарцовщики.
Трудности с производством готовой одежды делали особенно соблазнительными синтетические материалы, пик популярности которых в СССР также пришёлся на хрущёвский период. Синтетической одежде Н. Лебина посвящает отдельную — девятую — главу своей книги. Она отмечает, что увлечение синтетикой в это время и на Западе превратилось в своеобразную имитацию роскоши для широких слоёв населения. В Советском Союзе в силу его особой специфики синтетика стала скорее имитацией материального равенства, а на официальном уровне развитие химической промышленности и соответственно синтетической одежды рассматривалось как одна из составляющих построения материальной базы коммунизма. Советские успехи в этой области автор оценивает как противоречивые. Тем не менее она отмечает, что «внедрение достижений химической науки в быт способствовало постепенной смене канонов повседневности, базирующихся на таких традиционалистских практиках, как утомительная стирка, подкрахмаливание и обязательное глажение белья, штопка чулок и носков. Это в первую очередь отразилось на структуре свободного времени женщин. Именно они ощутили преимущества синтетических тканей, за которыми было проще ухаживать. Одновременно материалы с применением синтетических волокон меняли представления об эстетике одежды и в целом внешнего облика и женщин, и мужчин» (с. 159–160).
В заключительной десятой главе обсуждается возрождение в советской одежде элементов стиля унисекс, пережившего две волны популярности в период Гражданской войны (кожаные куртки) и на рубеже 1920‑х — 1930‑х годов (юнгштурмовка), но в 30‑е годы сошедшего на нет в связи с утверждением традиционалистской стилистики, предполагавшей достаточно чёткое различение одежды для мужчин и женщин. Во второй половине 50‑х годов в женском обиходе стиль унисекс проявился прежде всего в постепенном распространении брюк; до этого женские брюки рассматривались исключительно как спортивная или рабочая одежда. Другим проявлением стиля унисекс стало повсеместное увлечение только что появившимися плащами из болоньи, получившими популярность как среди мужчин, так и среди женщин. «Брючный вопрос» затронул и мужскую половину населения. Отказ от излишне «солидного» и тяжеловесного костюма сталинской эпохи сопровождался в числе прочего уменьшением ширины брюк, с которым власти к концу 50‑х годов вынуждены были смириться. Такая смена фасона имела не только символическое значение, подчёркивая разрыв с эпохой «культа личности», но и чисто практическое; в свою очередь, практицизм в одежде 60‑х годов подготовил почву для популярности джинсов в последующем десятилетии. Параллельно менялись критерии мужской привлекательности, здесь также произошёл постепенный отказ от сталинских канонов «плакатной» красоты с отчётливым культом физической силы. При Хрущёве, таким образом, унисекс в Советском Союзе принял, по оценке автора, форму «маскулинизации женщин и интеллектуализации внешности мужчин» (с. 177).
Подводя итоги своего исследования, автор констатирует, что инициатором перемен во взаимоотношениях полов в 50‑е — 60‑е годы было прежде всего само советское государство, причём во многих случаях «властные инициативы в начале оттепели опережали общественные устремления основной массы населения, энергия которой была пока сосредоточена на поисках стратегий выживания в условиях тоталитарной гендерной системы» (с. 178), хотя в том, что касалось формирования новых канонов маскулинности, власти, напротив, сами отставали от стихийного пересмотра прежних ценностей, уже начавшегося в обществе. В немалой степени либерализация этого периода перекликается с идеями 1920‑х годов, хотя и в новых исторических условиях. «Совершённый в годы оттепели прорыв в сфере гендерных отношений, — заключает автор, — не только разрушил тоталитарную модель контактов полов, но и положил начало созданию нового варианта вечной формулы „мужчина и женщина“ в советском культурно-бытовом пространстве» (с. 180).
Опубликовано в реферативном журнале: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История. 2018. № 3. С. 115–121.