Russia in the European context, 1789—1914: a member of the family / Ed. by S. P. McCaffray and M. Melancon. N. Y..: Palgrave Macmillan, 2005. X, 238 p. Реферат опубликован в сборнике: История России в современной зарубежной науке: Сборник обзоров и рефератов / Отв. ред. В. М. Шевырин. М., 2010. Ч. 2. с. 7—14.

РОССИЯ В ЕВРОПЕЙСКОМ КОНТЕКСТЕ, 1789—1914 гг.: ЧЛЕН СЕМЬИ

Russia in the European context, 1789—1914: a member of the family / Ed. by S. P. McCaffray and M. Melancon. — N. Y..: Palgrave Macmillan, 2005. — X, 238 p.

Сборник статей «Россия в европейском контексте, 1789—1914 гг. Член семьи» под редакцией Сьюзан П. Мак-Кэфри (Университет Северной Каролины, Уилмингтон) и Майкла С. Меланкона (Обернский университет, США) представляет собою обзор русского общества и экономики на протяжении «долгого» XIX в., традиционно отсчитываемого с 1789 по 1914 г. Выбор хронологических рамок обусловлен тем обстоятельством, что именно в этот период проблемы национальной идентичности, прогресса, отсталости и её преодоления приобрели особую остроту — не только в России, но и в других европейских странах. Сборник состоит из введения и одиннадцати статей, объединённых в две части, посвящённые, соответственно, экономическим и социальным вопросам. В каждой из статей рассматривается определённое явление в русской жизни XIX в. на фоне аналогичных процессов в других европейских странах и в сравнении с ними.

Во введении, написанном редакторами сборника, даётся краткая характеристика помещённых в книге статей и обоснование общей концепции, которой придерживался авторский коллектив при работе над книгой. Мак-Кэфри и Меланкон, в частности, критикуют сложившуюся в исследовательском сообществе практику жёсткого противопоставления «отсталой» России «передовой» Европе, отмечая, что в действительности ситуация была гораздо сложнее. Сами понятия Западной и Восточной Европы в их современном (т. е. скорее культурном, нежели географическом) значении возникли в период «холодной войны». В XIX в., напротив, общеевропейская идентичность только начинала формироваться. В этот период европейская цивилизация, по мнению авторов, отличалась гораздо большей многоликостью, чем в настоящее время, так что чрезмерные обобщения, основанные на опыте одной-двух стран, лишь затушёвывают это обстоятельство. «В европейской истории, — настаивают Мак-Кэфри и Меланкон, — уникальность не уникальна» (с. 8). Не были уникальными и рассуждения русских мыслителей XIX в. об особенностях исторического развития России: европейских современников также волновала проблема собственной идентичности. К тому же, для образованных европейцев в те годы многочисленные архаичные явления в жизни их собственных стран были примером отсталости в не меньшей степени, чем аналогичные реалии в России. Образованные русские, со своей стороны, считали свою родину европейским государством, несмотря на разного рода оговорки. Исходя из всего этого, создатели сборника попытались отказаться от разделения европейских стран XIX в. (включая Россию) на «передовые» и «отсталые» и взглянуть на историю той эпохи с точки зрения современников, для которых Европа вместе с Россией составляла единое целое, в рамках которого каждая отдельная страна имела свои особенности и развивалась в соответствии с собственным географическим положением и культурными традициями, по-своему преодолевая свою собственную отсталость.

Первую часть сборника открывает статья Ли А. Фароу (Обернский университет) «Связующие нити: Роль рода в наследственном праве и праве собственности в России», посвящённая особенностям русского земельного и наследственного права. Сравнивая отношение русского дворянства к своим земельным владениям с позицией дворянства в ряде других европейских стран, автор показывает принципиальные расхождения в этом вопросе между Россией и её западными соседями. Так, в Европе на протяжении столетий вырабатывались принципы единонаследия или, по крайней мере, системы ограничений при передаче земельных владений по наследству с целью предотвратить дробление имений. Русские дворяне, напротив, предпочитали делить поместье поровну между сыновьями; введённый Петром I в 1714 г. закон о единонаследии встретил широкую оппозицию и был отменён Анной Иоанновной в 1731 г. Однако наиболее ярким отличием русского земельного права был механизм выкупа земли: родственники помещика, продавшего или заложившего землю, имели право добиться её передачи в их владение за выкуп. Тем самым закон защищал права рода. Однако на практике его применение приводило к тому, что даже после оформления купли-продажи покупатель земли ещё не становился её собственником в полном смысле слова, поскольку не мог быть уверен, что сделка не будет оспорена, тем более, что срок давности, в течение которого родственники лица, продавшего землю, могли воспользоваться своим правом на её выкуп, составлял 40 лет и только в 1737 г. был уменьшен до трёх лет. Тем самым новый владелец земли не был заинтересован в её скорейшем благоустройстве и использовании из-за риска вновь потерять её. Иными словами, подходы к регулированию земельной собственности, столь упорно защищаемые русским дворянством, на деле не столько укрепляли, сколько подрывали его позиции в экономике и в обществе.

Сьюзан П. Мак-Кэфри в статье «Капитал, усердие и частные банки в экономических воззрениях государственного деятеля девятнадцатого столетия» подробно анализирует взгляды Николая Семёновича Мордвинова (1754—1845) — экономиста и государственного деятеля, одного из первых представителей политической экономии в России, по вопросу о путях развития русской банковской системы. Автор рассматривает также общеевропейский контекст изучаемой проблемы, разбирает основные особенности ранней истории европейских банков; воззрения Мордвинова сравниваются с представлениями английского экономиста Дэвида Рикардо, занимавшегося аналогичной проблематикой. По словам Мак-Кэфри, говорить о принципиальном отличии банковской системы, сложившейся в России, от всей остальной Европы неверно: «На пороге девятнадцатого века российская банковская система была уникальной, точно так же, как и любая другая. Невзирая на определённые общие черты, происходившие от тех задач, которые должны были решать банки, финансы и кредит, разные страны Европы заводили собственные доморощенные и идиосинкразические порядки, соответствующие особенностям их политического, географического, коммерческого и финансового положения. Хотя России недоставало той интенсивности торговых операций, которая породила первые банки, в своей основе история русского банковского дела похожа на историю банков в других странах континента» (с. 34). Сравнивая взгляды Мордвинова и Рикардо, автор показывает их значительное сходство (например, убеждённость в необходимости активно развивать частные банки в провинции, чтобы стимулировать развитие местной экономики). Это тем более любопытно, если принять во внимание серьёзные различия между русской и английской экономикой (огромная протяженность территории России приводила, например, к тому, что покупательная способность бумажных денег не только отличалась от таковой у серебра, но и различалась в разных регионах страны). Хотя идеи Мордвинова и не нашли отклика в правящих кругах России, значение его работ не стоит недооценивать. Это был не просто перенос идей А. Смита на русскую почву, но и дальнейшее их развитие, оказавшее существенное влияние на последующую эволюцию отечественной экономической мысли.

В статье Бориса В. Горшкова (Обернский университет) «К всеобъемлющему закону: царское фабрично-трудовое законодательство в европейском контексте, 1830—1914 гг.» рассматривается эволюция трудового законодательства в царской России. Автор особо отмечает, что эта чрезвычайно важная тема до сих пор почти полностью игнорируется исследователями, как российскими, так и зарубежными, в то время как по истории трудовых отношений и трудового права на Западе существует богатейшая литература и появляются новые исследования. Хотя промышленная революция в России состоялась позже, чем в Западной Европе, формирование отечественного трудового законодательства происходило почти синхронно с аналогичными процессами на Западе — в течение XIX и в начале XX в. Первые законы, регулирующие положение рабочих, появились ещё в 30-е гг. XIX в. с растущим применением вольнонаёмного труда, который в этот период неуклонно вытеснял на фабриках труд крепостных. Закон 1835 г. ввёл письменный трудовой договор как юридическую основу трудоустройства. В 1845 г. был издан первый закон, ограничивающий детский труд. Эти первые правовые документы были ещё довольно фрагментарны, однако их появление способствовало дальнейшему обсуждению затронутых вопросов. В ходе начавшихся дискуссий постепенно вырабатывались и расширялись представления о правах рабочих, что нашло своё отражение в новых законах 60-х — 70-х и особенно 80-х гг. XIX в. В 80-е гг. был издан целый комплекс нормативных актов, теперь уже всесторонне и систематически охватывающих самые разные составляющие жизни рабочих, включая условия труда, медицинское обслуживание, образование и др.; была учреждена фабричная инспекция. В 1905—1906 гг. были легализованы забастовки и профсоюзное движение, в 1912 г. создана система государственного медицинского страхования. Таким образом, заключает автор, «в течение девятнадцатого и первых лет двадцатого веков фабричное законодательство имперской России прошло путь от отрывочных законодательных актов к завершённому, связному уставу о промышленном труде 1913 г.», потенциально способному «значительно облегчить положение рабочих, не сорви Первая мировая война все подобные начинания» (с. 65).

Фрэнк Вчисло (Университет Вандербилта, США) в своей статье «Перечитывая старые тексты: Сергей Витте и индустриализация в России» анализирует экономические воззрения С. Ю. Витте в 80-е гг. XIX в. и прежде всего его представления о роли железных дорог в национальной экономике и направлениях их дальнейшего развития. К этому времени Витте имел уже довольно значительный опыт работы в администрации Общества юго-западных железных дорог, детально изучил работу железнодорожного транспорта, его положение в хозяйственной системе. Анализ работ Витте указанного периода, ещё до его прихода в большую политику, добавляет новые любопытные штрихи к портрету будущего реформатора.

Статья Бориса В. Ананьича (Санкт-Петербург) «Религиозные и национальные аспекты предпринимательства в России» представляет собой краткий обзор такого явления как старообрядческое и еврейское предпринимательство (автор упоминает ещё об аналогичной проблеме мусульманского предпринимательства, также до сих пор по-настоящему не исследованной, но подробно на ней не останавливается).

Вторую часть сборника открывает статья Сусанны Рабов-Эдлинг (Университет Упсалы) «Роль „Европы“ в русском национализме: переосмысливая отношения между Россией и Западом в славянофильской мысли», посвящённая восприятию Европы в русском славянофильстве. Автор последовательно рассматривает истоки славянофильства, его основные идеи и аргументы, связь с другими течениями в русской мысли. Во введении к статье она отмечает, что в современной европейской и американской литературе философия славянофилов рассматривается зачастую как антизападническая, изоляционистская. Между тем, как показано в статье, славянофилы никогда не призывали к изоляции России от западной культуры. Возникновение славянофильства было результатом проникновения в Россию идей европейского романтизма, согласно которым только через развитие национальных культур может расти, развиваться человечество в целом. Тем самым, простое внешнее подражание Западу, свойственное образованным слоям русского общества в XVIII в., становилось неприемлемым. Подобно европейским романтикам, славянофилы использовали биологическую аналогию, рассматривая каждую культуру как самостоятельный организм, проживающий собственную жизнь — рождение, рост, расцвет, увядание; искусственная «имплантация» чужеродного материала, как представлялось, только вредит этому процессу. Приводился также аргумент о кризисе европейской культуры, пронизанной рационализмом. Однако практический вывод из этих рассуждений должен был, по мысли славянофилов, состоять не в изоляции России от европейской культуры, а в построении подлинно национальной культуры путём синтеза западного наследия с отечественной традицией. Только таким образом Россия, как предполагалось, могла бы стать достойным членом европейской культурной «семьи», только на этом пути её культура могла бы приобрести мировое значение и признание (с. 108—109).

Статья Эстер Кингстон-Манн (Университет Массачусетса, Бостон) «Статистика, обществознание и общественная справедливость: земские статистики в дореволюционной России» содержит обзор истории земской статистики в пореформенной России в европейском контексте. Автор кратко описывает формирование европейской статистики в XIX в., а также историю первых статистических изысканий в нашей стране до отмены крепостного права. Подробно описывается функционирование земских статистических органов, основные результаты их деятельности и их восприятие в российском обществе, в том числе со стороны помещиков и государственной бюрократии. Последние часто относились к статистическим учреждениям довольно враждебно, видя в них рассадник революционных идей; это было неудивительно, поскольку пореформенная статистика, используя новейшие методы сбора данных, слишком часто приходила к выводам, довольно неприятным для местных властей и землевладельческой элиты. Репрессивные меры в отношении статистиков, по словам автора, временами выливались в настоящий террор, включая закрытие отдельных статистических бюро, запреты на публикацию результатов исследований, сожжение готовых отчётов и т. д. Отношение русских марксистов к земской статистике также было настороженным. Тем не менее, хотя описанные проблемы и являлись специфически российскими, в целом статистика в стране развивалась в том же направлении, что и в Европе, и в тесном взаимодействии с зарубежной наукой (с. 133).

Луц Хэфнер (Лейпцигский университет) в статье «„Храм безделья“: Ассоциации и публичная сфера в провинциальной России» рассматривает историю общественных объединений Саратова с нач. XIX в. по 1917 г. на фоне аналогичных процессов, протекавших в других частях страны. Как отмечает автор, в России в этот период существовало множество разнообразных клубов и объединений, сыгравших значительную роль в самоорганизации местного общества. Особенно активно процесс создания новых общественных организаций развернулся после Великих реформ 60 х гг. XIX в.; ещё больше различных объединений возникло после революции 1905 г. В своей статье автор даёт сжатый очерк деятельности общественных объединений Саратова, включая социальный и этнический состав их членов, направления их деятельности, повседневную жизнь, политизацию общественных организаций. Правом на членство в подобных объединениях и клубах обладал лишь ограниченный круг лиц, особенно в дореформенный период, однако даже несмотря на это, общественные объединения Саратова предоставляли горожанам довольно значительные возможности для общения, организации «разумного» досуга, приобретения навыков самоуправления. При этом, как показано в статье, саратовские клубы и общества зачастую объединяли под своей крышей людей разных профессий, с разным уровнем образования, представителей разных сословий и разных религий, тем самым эффективно ломая разделявшие их барьеры.

Работа Джонатана Дейли (Университет Иллинойса, Чикаго) «Наказания в России в зеркале Европы» посвящена развитию системы наказаний в России на протяжении XIX и в нач. XX в. в сравнении с европейскими странами и с США. Автор разбирает значительный статистический материал, показывает основные особенности российского уголовного права по сравнению с европейским и американским (такие, например, как значительно более эпизодическое, чем в Европе и особенно в Америке, применение смертной казни, которой в России к тому же карались только государственные преступления, тогда как на Западе — также тяжкие преступления против личности и собственности). Обсуждаются в статье и причины различий между русским и европейским уголовным правом.

В статье Элис К. Пейт (Университет штата Колумбия) «Петербургские рабочие и применение закона 1912 г. о социальном страховании» описывается история подготовки закона о социальном страховании, принятого в России в 1912 г., а также процесс его введения в действие в 1912—1914 гг. и развернувшиеся в связи с этим политические баталии. Автор, в частности, сопоставляет позиции различных политических группировок по вопросу об организации страховых фондов и касс, показывает влияние внутрипартийных разногласий между большевиками и меньшевиками на исход дискуссий о порядке применения нового закона.

Завершается сборник статьёй М. Меланкона «Восприятие настоящего и виды на будущее в России, 1910—1914 гг.: О чём рассказывает пресса». Автор подробно анализирует содержание отечественной прессы последних предвоенных лет, выявляет наиболее активно обсуждаемые проблемы и особенности их интерпретации в газетах различной политической направленности. Вне поля зрения Меланкона остаются социалистические газеты, которые по-прежнему преследовались властями и в силу этого часто издавались за границей и распространялись нелегально, либо существовали в течение слишком непродолжительного времени. Круг обсуждаемых в прессе вопросов был довольно широк: политика правительства, демократические права и свободы, положение рабочих, крестьянский вопрос, права женщин, дискриминация национальных меньшинств. Спектр высказываемых мнений был не менее широким. Однако представление о разобщённости, атомизации русского общества накануне Первой мировой войны автор считает ошибочным. Внимательный анализ газетных публикаций того времени показывает, что их авторы, несмотря на разногласия в частностях, по многим принципиальным вопросам занимали в целом довольно близкие позиции. Так, практически вся пресса была критически настроена по отношению к политике правительства; не вызывало сколько-нибудь значительных сомнений и то, что Россия — европейская страна и должна эволюционировать по тому же пути, который уже прошли другие развитые страны в Европе и за её пределами; представления об «особом историческом пути» популярностью не пользовались. Даже в праворадикальной прессе, подчёркивает автор (с. 222), многие статьи выглядят вполне либеральными: «Если бы из националистического „Нового времени“ вырезали антисемитские пассажи, невнимательный читатель мог бы вообразить, что газета отражает взгляды умеренной русской интеллигенции». Такое единодушие в прессе вряд ли было бы возможно в безнадёжно разобщённом обществе. Иными словами, образованному обществу в 1910—1914 гг. удалось, будучи в целом в оппозиции (более или менее жёсткой) к правительству Николая II, прийти к определённому внутреннему консенсусу. Следовательно, заключает Меланкон (с. 222—223), истоки катастрофических событий 1917 г. следует искать не в мнимых общественных разногласиях предвоенных лет, а в системном кризисе российского государства и общества, вызванном начавшейся Первой мировой войной.

М. М. Минц