Published in Voenno-istoricheskii arkhiv, no. 8 (Moscow, 2012): 178–86.

Abstract

Perceptions about the list of potential enemies in a future war form one of the most important elements of the military doctrine. Their adequacy determines largely the army’s level of preparedness in the event of an actual war. We will see how the ideas of the Soviet military-political leadership about which countries were potential enemies evolved during the period lasting from the end of the 1920s, when industrialization and rapid build-up of the Red Army started, until June 1941, when a large-scale war from a purely theoretical hypothesis became a reality.

In the period under consideration, the perceptions of the Stalinist leadership of the probable military enemies of the USSR have undergone significant changes. In the late 1920s—early 1930s, they still had a predominantly abstract-theoretical character and were the result of the dominant ideology in almost a greater extent than the real situation of those years; hence, the thesis that the potential enemies of the Soviet Union are almost all the major capitalist countries, and in particular France and the United Kingdom, although in reality, the problem of the destruction of the Soviet system in Russia, even if it really was of any interest for the governments of the great powers in those years, interested them to a much lesser degree than it seemed to the Bolshevik leaders in Moscow. During the 1930s, with growing tensions in international relations, the previously described perceptions evolved. At the end of the decade, the main supposed potential adversaries of the USSR were instead Japan and Nazi Germany as the states whose governments really pursued an aggressive foreign policy and seriously considered war with the Soviet Union.

It is curious, however, that the process of refusal from the original stereotypes proceeded rather slowly, and I would say, very reluctantly: as early as in the middle of 1930s Germany and Japan were considered not so much as an independent factor in the world politics, but as an instrument in the hands of the Western democracies, particularly England and France. Moreover, this process proved to be incomplete since even in 1940 the possibility of a war with the British was conceded in Moscow, though the General Staff had already been developing strategic plans in the event of a conflict with Germany.

Apparently, this was not just ideological trick. It reflected the actual distrust in relation to the Western democracies. It was felt in the first half of 1941 as well, fueling Stalin’s suspicions that the information he received about Germany’s attack preparations against the Soviet Union was the fruit of British provocations. Thus, contradictory ideas of the Soviet leadership about with whom exactly the Red Army should fight in the near future, can be considered as one of the factors contributing to an underestimation of the German threat on the eve of Operation Barbarossa, and one of the reasons that the immediate preparation of an armed conflict with the Third Reich was started with a delay.

Статья опубликована в журнале «Военно-исторический архив» (2012. № 8. С. 178—186).

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ СОВЕТСКОГО ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО РУКОВОДСТВА О СОСТАВЕ ВЕРОЯТНЫХ ПРОТИВНИКОВ СССР В БУДУЩЕЙ ВОЙНЕ
(конец 1920‑х — начало 1940‑х годов)

Представления о составе вероятных противников в будущей войне образуют один из важнейших элементов военной доктрины. От их адекватности во многом зависит и уровень подготовленности страны к войне, если она действительно произойдёт. Посмотрим, как эволюционировали представления советского военно-политического руководства о том, какие государства являются потенциальными противниками СССР, в период с конца 1920‑х годов, когда началась индустриализация и стремительное наращивание военной мощи РККА, и до июня 1941 г., когда большая война из сугубо теоретической гипотезы превратилась в реальность.

***

На рубеже 1920‑х — 1930‑х годов вероятным противником СССР считалось практически любое буржуазное государство. В 1926 г. М. Н. Тухачевский, в ту пору — начальник Штаба РККА, в своём докладе «Вопросы современной стратегии» предполагал, что в предстоящей войне Советскому Союзу придётся иметь дело с коалицией западноевропейских государств или же с восточноевропейскими странами, созданными «западноевропейским капиталом» на советских границах и воспитанными в духе враждебности по отношению к якобы «великодержавному» СССР¹.

В качестве основных потенциальных противников рассматривались ведущие государства капиталистической Европы. Так, в проекте тезисов о войне и военной опасности, подготовленных в мае 1927 г. для пленума Исполнительного комитета Коминтерна (ИККИ), «фактором, наиболее угрожающим делу мира» в данный момент, названа Великобритания². В то же время известно, что в начале 1930‑х годов Сталин главным источником угрозы называл Францию, характеризуя её как «самую агрессивную и милитаристскую страну из всех агрессивных и милитаристских стран мира»³. Среди потенциальных противников Советского Союза упоминались и Соединённые Штаты⁴. Предполагалось также, что для нанесения первого удара по СССР и прикрытия собственной мобилизации великие державы будут использовать вооружённые силы коалиции государств — его непосредственных соседей (Швеция, Финляндия, страны Прибалтики, Польша, Чехословакия, Румыния). Считалось, что главенствующее положение в этой коалиции займёт Польша⁵. Швеция и Чехословакия рассматривались как военно-промышленная база коалиции. Кроме того, ожидалось, что англичане воспользуются своим влиянием на Ближнем и Среднем Востоке, чтобы превратить Турцию, Персию, Афганистан и Индию в плацдарм для нападения на СССР. Опасения вызывала и Япония. Предполагалось, что в будущей войне она попытается использовать ресурсы Китая⁶.

В марте 1931 г. председатель СНК В. М. Молотов в докладе на VI Съезде советов обрисовал общую картину отношений СССР с другими государствами. По его словам, нормальные отношения сохранялись, в частности, с Италией, Турцией, Афганистаном, скандинавскими странами, а также с Германией, несмотря на отдельные проблемы, и даже с Японией (как выяснится позднее, перемены здесь были уже близко). Нормализовались отношения с Великобританией. Напряжёнными Молотов назвал отношения с Францией, Польшей, Финляндией, Эстонией и Латвией (но не с Литвой). С Соединёнными Штатами нормальные отношения в то время отсутствовали, однако в этой части доклада содержится, пожалуй, меньше всего намёков на возможность войны⁷.

Япония после захвата ею Маньчжурии в 1931 г. стала восприниматься как самый непосредственный источник военной опасности⁸. При этом, однако, подчёркивалось, что угроза со стороны прочих капиталистических стран продолжает существовать. Более того, если войну с Японией ещё можно представить себе как локальную, то в случае конфликта на западных границах Советскому Союзу придётся противостоять, по крайней мере, всей Европе⁹.

С приходом к власти в Германии нацистов акценты постепенно начинают смещаться. 28 декабря 1933 г. в докладе на сессии ЦИК СССР Молотов сделал ещё один обзор отношений Советского Союза с другими странами. Были восстановлены отношения с США. Улучшились отношения с Польшей и Францией (обеим странам в докладе посвящено всего по одному абзацу, без всяких намёков на опасность войны). Отношения с Великобританией Молотов охарактеризовал как благоприятные, несмотря на отдельные проблемы. Он упомянул также о сохраняющейся напряжённости в отношениях с Японией и об охлаждении в отношениях с Германией. Обе страны в докладе обозначены как источник военной угрозы (Япония — как действительный, Германия — скорее в перспективе). Молотов специально остановился на выходе обеих стран из Лиги Наций как свидетельстве их агрессивных намерений. Отношения с Италией в докладе охарактеризованы как нормальные, в качестве источника угрозы она не рассматривается¹⁰.

И всё же примерно до середины 1930‑х годов Германии в ряду врагов СССР отводилась только вспомогательная роль. Главным потенциальным противником в это время ещё называли Великобританию. Говорилось также о том, что английские империалисты попытаются заключить союз с нацистами, чтобы, воспользовавшись их экспансионистскими замыслами, использовать Германию в своей борьбе против советского государства¹¹. Франция и союзные ей страны Восточной Европы временно перестали рассматриваться как потенциальные противники. Считалось, что они не решатся нападать на СССР в условиях возникшей угрозы со стороны Германии. С другой стороны, по-прежнему большую тревогу вызывала Япония, которая предположительно также могла быть использована англичанами для провокаций против Советского Союза¹². Указывалось и на угрозу со стороны государств Скандинавии и Прибалтики, которые могли оказаться под германским влиянием, и стран Среднего Востока, находившихся под влиянием Британской империи¹³.

Только с середины 1930‑х годов в качестве основных потенциальных противников стали рассматриваться Германия и Япония. Последняя вначале вызывала бо́льшие опасения¹⁴, затем этот акцент исчез¹⁵. В число вероятных противников снова была включена Польша¹⁶, а также Финляндия, страны Прибалтики и Юго-Восточной Европы — теперь уже как предполагаемая германская сфера влияния¹⁷. Великобритания отошла на второй план, хотя и она продолжала упоминаться как потенциальный противник¹⁸. Н. Г. Кузнецов, который в этот период командовал крейсером «Червона Україна» Черноморского флота, пишет, что в то время наиболее вероятными противниками СССР в возможной войне считались Германия, Италия, а также Великобритания и Турция, отношения с которой начали портиться¹⁹. В докладе IV управления Штаба РККА «Вероятное развитие иностранных воздушных флотов к весне 1936 г.» (не позднее 1 марта 1934 г.) в таблицах, посвящённых состоянию ВВС «сопредельных государств», приводятся данные по Японии, Польше, Румынии, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литве²⁰. В таблицах же, описывающих состояние авиации «великих держав (возможных противников СССР)», содержатся данные по Великобритании, Франции, Германии и Японии²¹.

Интересные рассуждения о возможном сценарии войны на Западном театре имеются в показаниях Тухачевского 1937 года. Наиболее вероятной ему казалась война с Германией и Польшей, хотя он и отмечает, что ещё совсем недавно (судя по всему, имеется в виду время до прихода Гитлера к власти) в качестве потенциального противника рассматривалась только Польша, а Германия представлялась скорее союзником. Относительно прибалтийских государств маршал предположил, что они будут сохранять нейтралитет, или же Гитлер попытается оккупировать их, чтобы создать плацдарм для дальнейшего наступления против СССР или (что гораздо более вероятно) для удара в тыл войскам Белорусского фронта, наступающим в Польше. Среди потенциальных противников в документе названа и Финляндия. Предполагается также, что ещё до войны с Советским Союзом Гитлер оккупирует Румынию и Чехословакию; в ином случае Румынию следует рассматривать в качестве вероятного противника, а Чехословакию — как союзника. Кроме того, по словам маршала, необходимо считаться с опасностью быть вовлечёнными в войну на два фронта, на Западе и на Востоке (т. е., очевидно, против Японии)²².

На рубеже 1930‑х — 1940‑х годов первое место в ряду потенциальных противников заняла Германия. В протоколе № 2 заседания Главного военного совета РККА, происходившего 29 марта — 1 апреля 1938 г., в разделе, посвящённом состоянию Киевского военного округа, командованию округа, в частности, предписывается «принять необходимые меры для приведения в мобилизационную готовность типографий и всего необходимого (шрифты, бумага и пр.) для издания в военное время газет и литературы на немецком, польском и румынском языках. Подобрать теперь же необходимые кадры литераторов на указанных языках». Кроме того, ГВС потребовал активизировать деятельность разведки, «особенно в приграничной полосе Польши и Румынии»²³.

Однако в целом список вероятных противников всё же остался прежним. Несмотря на явную смену акцентов, западные демократии, и прежде всего Великобритания, не были исключены из числа предполагаемых источников внешней угрозы. Так, К. А. Мерецков пишет, что летом 1939 г., когда он командовал войсками Ленинградского военного округа, «главными врагами социализма» были Германия, Великобритания, Франция и США; предполагалось также, что они могут втянуть в антисоветскую коалицию Финляндию и страны Прибалтики²⁴. Включение в этот краткий перечень Соединённых Штатов вызывает, правда, определённые сомнения: судя по другим материалам, нарождающаяся заокеанская сверхдержава в довоенный период ещё не воспринималась как серьёзный источник военной опасности для СССР, так что подобная характеристика США Мерецковым может рассматриваться скорее как экстраполяция на изучаемый период позднейших представлений, рождённых Холодной войной. Однако на присутствие в списке Англии и Франции стоит обратить внимание. Н. Г. Кузнецов упоминает в своих мемуарах, что на Дальнем Востоке в то время не исключали и возможность нападения японцев.

Ещё один характерный образчик антианглийской риторики представляет собою сохранившийся в бумагах А. А. Жданова черновик приказа войскам Ленинградского военного округа о начале войны с Финляндией. Последняя, согласно тексту документа, управляется «приказчиками английского империализма», действующими «по указке враждебных Советскому Союзу государств»²⁵.

В 1940 г. при разработке стратегических планов на случай вступления СССР во Вторую мировую войну в Генеральном штабе исходили из того, что главным потенциальным противником является Германия, которую могут поддержать Италия, Венгрия, Румыния и Финляндия на западе, Турция на юге (при вероятном вооружённом нейтралитете со стороны Ирана и Афганистана) и Япония на востоке. Об этом говорится как в августовском²⁶, так и в сентябрьском²⁷ проектах стратегического плана 1940 года. Сталин ещё 21 января того же года в разговоре на ужине в годовщину смерти Ленина упоминал о том, что «мы даже очень довольны, что освободимся от какой-либо дружбы с Турцией»²⁸.

Несмотря на договор о ненападении с Германией, в кругу близких соратников генсек продолжал подчёркивать, что она остаётся источником военной угрозы²⁹. С лета 1940 г. начали предприниматься осторожные шаги по возобновлению антигерманской пропаганды. Этот процесс усилился на рубеже 1940—1941 гг., а ещё больше — после 5 мая 1941 г.³⁰ По воспоминаниям Э. Муратова, присутствовавшего в этот день на приёме в Кремле выпускников военных академий, Сталин в своей речи не просто назвал Германию одним из наиболее вероятных противников СССР, но и подчеркнул (возражая против лозунга о советской миролюбивой политике), что Гитлер готовится к войне с Советским Союзом и необходимо дать ему отпор³¹.

В то же время нарком обороны С. К. Тимошенко в заключительном слове на совещании высшего командного состава РККА в декабре 1940 г. подчеркнул, что «мы имеем несколько театров возможной войны, кроме Западного, такие как: Ближневосточный, Средневосточный, Дальневосточный, Прибалтийско-Скандинавский» (выделено мною)³². Упоминание о Ближнем и Среднем Востоке, по-видимому, представляет собою намёк на возможность войны с Великобританией. По некоторым данным, в течение 1940 г. в СССР действительно проводилась подготовка к такой войне³³.

Ещё один любопытный документ — это сохранившийся в бумагах Сталина проект постановления ЦК и СНК о подготовке лётно-технического состава ВВС Красной армии, представленный Наркоматом обороны и датированный 16 февраля 1941 г. Собственно проект постановления сопровождается рядом приложений, содержащих, помимо всего прочего, перечни конкретных требований, которым должна удовлетворять подготовка лётно-технического состава ВВС. Так, профиль подготовки командира бомбардировочной и истребительной авиации (приложение № 3) предписывает «знать организацию, тактику и технику ВВС Англии, Германии, Турции и Японии»³⁴. Аналогичное требование содержится и в профиле подготовки командира авиационного штаба в военном училище штабных командиров ВВС Красной армии (приложение № 6); в соответствующем пункте профиля перечисляются те же страны, что и в предыдущем случае³⁵. Интересно, что в одном деле с упомянутым проектом постановления ЦК и СНК хранятся также предложения совещания высшего начальствующего состава ВВС, в том числе и по содержанию подготовки для различных специальностей. В частности, предлагаемый минимум знаний и умений для командира звена дальнебомбардировочной авиации (приложение № 6 к предложениям совещания) предписывает знать лётно-технические данные и вооружение основных типов истребителей Англии, Германии, Японии и «Америки»³⁶, а объём знаний для командира эскадрильи ДБА (приложение № 8) — организацию лётных частей до авиадивизии и им соответствующих Англии, Германии и Турции, а также лётно-технические данные основных типов самолётов этих стран³⁷.

***

Как видим, представления сталинского руководства о составе вероятных военных противников СССР на протяжении рассматриваемого периода претерпели значительные изменения. В конце 1920‑х — начале 1930‑х годов они ещё носили по преимуществу отвлечённо-теоретический характер и были обусловлены господствующей идеологией едва ли не в большей степени, нежели реальной обстановкой тех лет; отсюда тезис о том, что потенциальными противниками Советского Союза являются чуть ли не все основные капиталистические страны, а главными противниками — Франция и Великобритания, хотя в действительности проблема уничтожения советского строя в России если и занимала в те годы правительства великих держав, то в гораздо меньшей степени, чем это казалось большевистским вождям в Москве. На протяжении 1930‑х годов, по мере того как нарастала напряжённость в международных отношениях, эволюционировали и описываемые представления. В конце десятилетия главными потенциальными противниками СССР считались уже Япония и нацистская Германия, как государства, правительства которых действительно проводили агрессивную внешнюю политику и всерьёз задумывались в том числе и о войне с Советским Союзом.

Любопытно, однако, что процесс отказа от первоначальных стереотипов протекал довольно медленно и, я бы сказал, весьма неохотно: ещё в середине 1930‑х годов Германия и Япония рассматривались не столько как самостоятельный фактор в мировой политике, сколько как орудие в руках западных демократий во главе с Англией и Францией. К тому же этот процесс оказался незавершённым, поскольку даже в 1940 г. в Москве ещё допускали возможность войны с британцами, хотя в Генеральном штабе уже разрабатывались стратегические планы на случай конфликта с Германией. По-видимому, это не было просто идеологической уловкой и отражало действительное недоверие по отношению к западным демократиям. Оно давало о себе знать и в первой половине 1941 г., породив у Сталина подозрения, будто поступающие сведения о подготовке немцев к нападению на СССР являются плодом английских провокаций. Таким образом, противоречивые представления советского руководства о том, с кем именно предстоит сражаться Красной армии в недалёком будущем, могут рассматриваться как один из факторов, способствовавших недооценке германской угрозы в преддверии Отечественной войны, и одна из причин того, что непосредственная подготовка к вооружённому столкновению с Третьим рейхом была начата с запозданием.