Michael Mints

Theses of a report made on 21 April 2010 at the conference “The USSR, its Allies and Adversaries in World War II” at the Russian State University for the Humanities. Published in the proceedings of the conference: M. M. Mints, “Sovetskoe strategicheskoe planirovanie, avgust 1940 – iiun’ 1941 g.: ‘strategiia sokrusheniia’ v deistvii”, SSSR, ego soiuzniki i protivniki vo Vtoroi mirovoi voine: Politicheskii diskurs, istoriograficheskie diskussii, problemy prepodavaniia: Materialy Mezhdunarodnoi nauchno-prakticheskoi konferentsii, priurochennoi k 65-letiiu Pobedy v Velikoi Otechestvennoi voine 1941–1945 gg., 21–22 aprelia 2010 g. (Moscow, 2010), 242–46. The presentation for the report (Microsoft PowerPoint, 3.2 Mb).

Минц М. М.^*

СОВЕТСКОЕ СТРАТЕГИЧЕСКОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ,
АВГУСТ 1940 — ИЮНЬ 1941 г.:
«СТРАТЕГИЯ СОКРУШЕНИЯ» В ДЕЙСТВИИ

Основу советской военно-стратегической концепции 1930-х гг. составляла т. н. «стратегия сокрушения», предполагавшая максимально активные действия, нацеленные на скорейший разгром неприятельской армии. В начале десятилетия к ней добавилась новая теория начального периода войны — «вползание в войну»: считалось, что новые войны будут начинаться внезапным вторжением на территорию противника специальных «армий вторжения», скрытно отмобилизованных ещё в мирное время, которые своими активными наступательными действиями должны будут сорвать отмобилизование, сосредоточение и развёртывание главных сил противника и одновременно прикрыть аналогичные мероприятия своей собственной армии. Теория «вползания в войну» и доктрина «сокрушения» в совокупности составили сценарий вероятной войны в целом, известный как «стратегия ответного удара»: в начальный период войны под прикрытием армий вторжения происходит отмобилизование, сосредоточение и развёртывание главных сил, которые в дальнейшем переходят в наступление. Любопытно, что при таком подходе действия обороняющейся стороны практически ничем не отличались от действий агрессора, поскольку перед нею ставились, в сущности, такие же активные наступательные задачи, как и перед стороной нападающей. Этот подход дополнялся явной недооценкой роли обороны в современной войне; оборонительные действия рассматривались как сугубо второстепенные, вынужденные, эпизодические и отрабатывались зачастую по остаточному принципу¹. Посмотрим, как эти военно-доктринальные установки отразились на советском стратегическом планировании в 1940—1941 гг.

В августе — сентябре 1940 г. в Генеральном штабе были составлены два проекта стратегического плана²; сентябрьский после незначительной доработки был утверждён Сталиным и Молотовым 15 октября. На начальный период войны оба плана ставили перед войсками прикрытия почти исключительно оборонительные задачи, но в остальном были построены в полном соответствии с доктриной «ответного удара» и предполагали переход Красной армии в наступление по завершении развёртывания главных сил. Возможность перехода к стратегической обороне не предусматривалась. Более того: если в августовском проекте стратегического плана предполагалось сосредоточить главные силы РККА к северу от Полесья, т. е. там, где, как ожидалось, должны были действовать главные силы Вермахта, то в сентябрьском проекте наряду с этим «северным» вариантом стратегического развёртывания появился также «южный» (сосредоточение главных сил к югу от Припяти); выбор одного из этих вариантов предполагалось сделать уже после начала войны, исходя из складывающейся обстановки, однако предпочтительным был назван именно «южный» вариант как более подходящий для наступления Красной армии. Задачи войскам на оборонительный период войны ставились лишь в самом общем виде и не были увязаны с вероятными действиями противника. Предполагалось само собою разумеющимся, что к моменту окончания стратегического развёртывания начертание линии фронта будет благоприятствовать дальнейшим операциям советских войск. Наконец, в обоих проектах германские войска на момент начала советского наступления охарактеризованы как сосредотачивающиеся, что, вообще говоря, не только не исключает, но и предполагает начало войны по инициативе СССР, несмотря на то, что формально речь шла об отражении агрессии. После проведённых в Москве в январе 1941 г. оперативно-стратегических игр на картах от «северного» варианта стратегического развёртывания было решено отказаться окончательно, и из уточнённого плана развёртывания вооружённых сил на Западе и на Востоке этот сценарий был исключён³.

Наконец, не позднее 15 мая 1941 г. был подготовлен последний проект стратегического плана⁴. В отличие от предыдущих, он предполагает уже не ответный удар, а нападение на германские войска главными силами Красной армии, скрытно отмобилизованными и развёрнутыми ещё в мирное время. Замысел первой операции основан на прежнем «южном» варианте развёртывания, с определёнными коррективами. Таким образом, весной 1941 г. советские генералы, наконец, учли опыт боевых действий в 1939—1940 гг. в Западной Европе и, отказавшись от теории «вползания в войну», приняли новую концепцию начального периода войны, предполагавшую внезапное вторжение на территорию противника главных сил нападающей армии. Впрочем, и в этих условиях единственно приемлемое для них решение состояло в том, чтобы самим напасть на Германию; о стратегической обороне речи по-прежнему не шло. Доктрина «сокрушения», таким образом, оставалась в силе и после отказа от концепции «ответного удара», независимо от конкретно-исторических условий. Вопрос, был ли майский проект стратегического плана утверждён Сталиным, остаётся предметом острых дискуссий, однако анализ его текста⁵ наталкивает на мысль, что данный документ по всем признакам является вполне естественным явлением для своего времени и его авторы, скорее всего, рассчитывали на его утверждение Сталиным, которое могло быть и устным. Во всяком случае, отсутствие подписи генсека под документом не может считаться достаточным аргументом в пользу гипотезы о том, что план был им отклонён⁶. К тому же в мае — июне 1941 г. советская сторона приступила к осуществлению предусмотренных майским планом мероприятий по скрытному отмобилизованию и развёртыванию, что также заставляет рассматривать указанный план как действующий документ⁷. Более того, в ходе начавшегося стратегического развёртывания в состав первого стратегического эшелона были включены не войска прикрытия, а главные силы Красной армии; роль второго стратегического эшелона отводилась стратегическим резервам. Это тоже свидетельствует об отказе от прежней концепции «вползания в войну»⁸.

Как бы то ни было, нападение Германии 22 июня 1941 г. сделало майский стратегический план невыполнимым, поскольку советские войска не успели завершить развёртывание на Западном театре. Интересно, однако, что с началом немецкой агрессии советской стороной были отвергнуты и планы прикрытия границы, составленные, казалось бы, именно на этот случай⁹. Вместо того, чтобы ввести их в действие ещё 21 июня короткой шифрованной телеграммой (по сути дела, просто кодовым сигналом), как было оговорено в самих планах, в войска была направлена длинная и несколько невразумительная директива Главного военного совета за № 1, в которой содержался перечень конкретных мероприятий по переходу в боевую готовность, но ключевые фразы о введении в действие планов прикрытия отсутствовали. Не было их и в подписанной утром 22 июня директиве № 2 об отражении агрессии, как и в изданной вечером того же дня директиве № 3 о переходе в контрнаступление, хотя именно она официально констатировала начало полномасштабной войны, разрешив войскам действовать не считаясь с границей. Последняя директива, что интересно, предусматривала немедленный переход советских войск в контрнаступление на ряде участков фронта, не дожидаясь окончания развёртывания, что противоречило абсолютно всем известным нам довоенным планам. Похоже, обстановка к исходу первого дня войны показалась советскому руководству слишком благоприятной, чтобы переходить к пассивной обороне, которая предусматривалась планами прикрытия. При этом перед войсками, как это ни парадоксально, были поставлены задачи практически невыполнимые (к исходу 24 июня предписывалось уже овладеть районами Люблина и Сувалок) и в то же время ограниченные по масштабам (в сущности, речь шла лишь о двух частных операциях на стыках фронтов). Дальнейшие задачи в директиве отсутствовали, как будто её составители с трудом представляли себе возможные варианты дальнейшего развития событий; складывается впечатление, что документ является плодом чистейшей импровизации. Симптоматично, однако, что и в данном случае советская сторона не отказалась от довоенной доктрины «сокрушения», и это во многом предопределило катастрофические поражения РККА в конце июня — начале июля 1941 г. Решение о переходе к стратегической обороне было принято лишь спустя несколько дней, когда приграничное сражение уже было проиграно.

Презентация к докладу (Microsoft PowerPoint, 1,9 Мбайт).

---